— Как в отношении работы? — спросил я, подходя к очереди.
Давно небритый человек в выцветшем дунгари — синей матросской спецовке, какую носят моряки торгового флота — ответил:
— Обещали разгрузку. Двадцать барж на рейде. Дай, покурю.
Я отдал ему окурок. Он с видимым наслаждением затянулся.
— Может, удастся попасть на баржу грузчиком.
— Будем надеяться. Ты-то сильный парень. Тебе подфартит, а вот мне… — Он закашлялся и, сжав в кулаке остаток сигареты, весь подался навстречу выходившему из конторки толстяку в легком зеленом плаще, с сигарой в зубах. За ним семенил человек в узких брючках, похожий на ощипанного цыпленка. Толстяк что-то цедил сквозь зубы, а клерк записывал в книжечку, подобострастно заглядывая сбоку в глаза патрону. Поденщики как по команде выстроились в две шеренги, образовав длинный коридор от дверей конторки до ворот причала. На всех лицах было искательное, заискивающее выражение. Босс шел важно, как генерал на смотру, осознавая себя хозяином судьбы всех этих мужчин.
— Нужны грузчики. Сто лбов, — пронеслось по рядам.
Мой сосед, еле сдерживаясь, переминался с ноги на ногу. Губы его шевелились, он читал молитву. Босс шел медленно, иногда останавливаясь перед поденщиками, о чем-то спрашивая и самодовольно ухмыляясь.
— Впервые вижу тебя, парень, — остановился он против меня. — Молотить хочешь? С виду здоров. Покажи свои лапы. Сожми пальцы в кулак.
Я послушно вытянул руки.
— Хорош. Присядь. Согни ноги в коленях.
Я присел.
— О’кей! Открой рот. Покажи язык, зубы!
— Я что, лошадь, что ли?
— Не болтай много. Мне надо знать, здоров ли ты. Отвечать за тебя не желаю, если свалишься в трюм. Запиши его, Вильямс. Пять долларов.
Мой сосед выступил вперед.
— Мистер Уилки! А меня забыли?
— Вижу тебя, старая крыса, но эта работенка не по тебе. Баржи надо разгрузить до вечера.
— О, мистер Уилки! Буду работать не хуже других. Ведь уголь — мое родное дело.
— О’кей! Запиши его, Вильямс. Четыре доллара, но смотри, это в последний раз, Хансен. Стар стал — пора на свалку!
— Есть, сэр! — Хансен поклонился и подмигнул мне: — Босс шутить любит. Уж такой у него характер.
Нас загнали в трюм баржи, и до обеда мы работали как проклятые. Через десять минут все сделались черными от угольной пыли. Блестели белки глаз да зубы. Хансен попал в пару со мной. Мы нагружали уголь в одноколесную тачку и толкали ее к светлеющему квадрату наверху трюма. Сверху спускался крюк. Грузчики торопливо цепляли корзины с углем на крюк. Казалось, мы находимся не в трюме, а в самой преисподней и никогда не выберемся оттуда. Хансен после полудня совсем выбился из сил. Все чаще, хватаясь за грудь, он умоляюще смотрел на меня, чтобы я не так спешил наваливать в тачку тяжелые куски антрацита. Но работать-то ведь надо было. Помощники мистера Уилки следили сверху, и мы должны были во что бы то ни стало к темноте очистить трюм. У меня с непривычки гудели ноги, ломило руки. Уголь убывал медленно, и только к концу дня лопаты заскрежетали по днищу баржи.
Наконец мы очистили весь трюм и выбрались на палубу.
— Пошли за получкой, — сказал мне Хансен.
Я поплелся за ним, обмыв с себя угольную пыль водой из шланга. Длинная цепочка людей тянулась к окошечку конторки. Мистер Уилки сам выдавал заработок. Мы с Хансеном также встали в очередь. Она шла быстро. Получивший деньги тут же отходил в сторону и пересчитывал свое богатство.
Я получил четыре доллара.
— Мистер Уилки! Вы ошиблись. Записывали пять монет, а тут…
Он свирепо высунулся из окошка и прорычал:
— Хансен, объясни этому парню наши законы.
Тот толкнул меня в бок.
— Иди, иди! А то больше не возьмут на разгрузку.
Я отошел. Получив свое, Хансен разжал руку с тремя долларами.
— Видишь! Получил три монеты, а записывали четыре. Такой порядок. По доллару удерживают. Для босса.
— Это несправедливо! Тебе три, а мне четыре. Разве мы не одинаково трудились?
— Молчи! Пуэрториканцы и негры еще меньше получили. Всего по два доллара, а работали не хуже.
— Но почему?
— Ты, видать, зеленый. Разве не знаешь, что цветной всегда меньше белого получает? И на этом спасибо хозяину. Пойдем к тетушке Салли. Если сейчас не слопаю кусок мяса, то сдохну тут же, на причале.
Мы зашли в кабачок. Под потолком клубился табачный дым. Хрипло играла музыка. За столиками, облитыми пивом, сидели грузчики со следами угольной пыли на руках и лице. Пивные кружки кочевали от стойки к столам, наполненные пенистым напитком. За стойкой возвышалась тетушка Салли, здоровенная барменша. Зорко следя за посетителями, она отдавала приказания кельнершам, а они метались от стойки и окошечка к столам, разнося дымящиеся блюда с картошкой, сосисками и свининой. Мы сели за лоснившийся от жира стол, и Хансен с ходу заказал пиво и свинину.