— А после войны вот кочегарю на «Канаде» и кормлю семью, — с грустной улыбкой сказал Джон. — У меня много младших братишек и сестренок, и только трое из них работают. Нам, черным, как известно, работу дают в последнюю очередь.
Толстая неповоротливая негритянка откровенно зевала, готовясь закрыть кабачок. Мы вышли.
— Ты куда? Если не против, пойдем ко мне ночевать.
— Согласен. Но у тебя тесно.
— Не беда. Разместимся.
Пройдя две улицы, мы свернули в большой двор. В глубине его стоял дом, очень старый, сырой и холодный, полный запахов пищи, кухонных отбросов, табака и дешевого мыла. Сквозь полураскрытые двери слышались хриплые голоса, смех и плач детей.
— Еще не спят? — удивился я, указывая на тусклые огни в окнах.
— Здесь спят днем, — усмехнувшись, сказал Джон. — Ночью крысы не дают спать. Мужчины работают в ночных сменах, приходят только утром.
В сырой с кирпичными стенами полуподвальной комнате каким-то чудом помещалось все семейство Джона. Мать, худая негритянка, отец, надсадно кашлявший за ситцевой занавеской в углу, и семеро подростков, спавших вповалку на полу. В другом углу взрослая сестра Джона лежала с крошечным сынишкой на железной кровати, прикрывшись тонким одеялом. Накинув халатик, она поднялась и с нежной улыбкой посмотрела на Джона. Никогда не забуду этой обаятельной улыбки и любящего взгляда молодой негритянки. Он ласково обнял ее и представил меня.
— Клара, — певуче протянула она. — Мальчики, вы хотите есть? Сейчас приготовлю кофе.
— Ничего не надо, — пробормотал я, во все глаза глядя на красивую негритянку. Она постелила салфетку на колченогий стол, стоявший у дверей, и принялась хлопотать у керогаза на приступках подвала.
— Хорошая у меня сестренка, — сказал Джон, пододвигая мне табуретку, — но не везет бедняжке, недавно потеряла мужа…
— Как это случилось?
— Весной участвовал в демонстрации, напала полиция, его застрелили… Был суд над полицейским, но… полицейского оправдали, мол, не дело негров протестовать.
Ситцевая цветная занавеска зашевелилась, вышел отец Джона. Я вежливо поздоровался с ним. Старик сел рядом. Клара поставила на стол чашки с горячим кофе и тарелку с бисквитами. Из-под одеял с любопытством смотрели на нас проснувшиеся дети. И странно, что, несмотря на потемневшие от сырости стены, тесноту и бедность, в этом жилище было уютно и приятно. Чувствовалось, что в большой семье Джона царит мир и согласие.
Вскоре и мы с Джоном улеглись, и если бы не крысы, пищавшие за стеной, то можно было бы спать спокойно.
На рассвете я простился с негром. Он дружески задержал мою руку.
— Послушай, Павел! Если тебе негде будет ночевать, трудно придется, заходи. Для тебя двери всегда открыты. Я ухожу в плаванье, так что моя койка свободна. Не стесняйся… Конечно, тебе неудобно, ты белый, а я негр…
Я негодующе выдернул свою руку.
— Как не стыдно, Джон! Чепуху городишь! Негр, негр! Ну и что? Ты мой друг. И знай, что я не только белый, но и русский, советский…
— Ты советский, русский! — не удержался от восклицания Джон. — Вот это да! Я знал русских на фронте. О! Это настоящие люди… — Он дружески обнял меня… — Запомни, я твой друг и брат.
Дела мои шли все хуже и хуже. Случайный заработок попадался редко. Иногда лишь удавалось заработать на мойке автомашин в гараже в Бронксе. Но за это приходилось отдавать четвертую часть хозяину гаража мистеру Крафту. Часть заработка уходила на оплату билета на автобус и метро, и оставалось всего пять-шесть долларов в неделю. Пользуясь приглашением Джона, я ночевал в Гарлеме. Меня влекло искреннее гостеприимство этой негритянской семьи, и скоро меня уже хорошо знали в старом доме. Со слов отца Джона, несомненно приукрасившего историю нашего знакомства с Джоном в кабачке тетушки Салли и выставившего меня чуть ли не героем, защитником негров, всем во дворе это было известно, и меня встречали приветливо и радушно.
В семье Джона мне стало приятно бывать и потому, что Клара нравилась мне все больше. В минуты, когда она улыбалась или задумчиво смотрела на своего ребенка, лицо ее с огромными черными глазами становилось особенно привлекательно. Иногда Клара пела незатейливые песенки гарлемских негров. Мысль увидеть Клару гнала порой меня через весь Нью-Йорк в ее скромное жилище.