На четвертый День Мигуэля настигли в горах. Он не успел выбраться на шоссе к Ориноко. Избитого, связанного мулата сбросили с машины перед нашим бараком.
В сопровождении целой свиты приехал на машине сам управляющий, господин Рейсли, длинный, жилистый мужчина с моноклем и тросточкой. Смахнув платком пыль с полосатых брюк, он остановился перед лежавшим, связанным Мигуэлем и вынес решение:
— Триста шестой номер виноват в побеге. Он был обязан соблюдать контракт, отработать авансы и все расходы, связанные с вербовкой. Поэтому в течение трех месяцев он должен работать бесплатно в самом трудном забое — «Эсмеральда». Водить на работу его под конвоем надсмотрщика… Проработанное время недействительно. Год исчисляется с этого дня…
В нашей толпе глухо зароптали, но тут же смолкли, боясь обратить на себя внимание Луиса.
Так шли дни за днями, и казалось, этому не будет конца.
Единственной отрадой в этом гнетущем существовании были для меня письма Клары.
Мое воображение рисовало несбыточные картины возвращения на родину вместе с Кларой. Огонек надежды теплился в душе, не угасая. Он-то и помог мне выдержать муки изнурительного труда и горького постоянного унижения.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Наконец-то закончился срок контракта. Получив расчет, я покинул рудники Ориноко и добрался до Каракаса. Денег хватило на приличный костюм, подарки Кларе и на билет до Нью-Йорка. В Пуэрто-Кабельо сел на пароход. Впервые я плыл на пассажирском судне, чувствуя себя независимым и свободным. Мог ходить по палубе, сидеть в кают-компании вместе с другими пассажирами и важно посматривать на стюарда, предупредительно подававшего обед. Мог лежать целыми днями в шезлонге, любуясь океаном, или смотреть фильм в кинозале. Но подниматься на верхнюю палубу обитателям средней палубы было нельзя. Там ехали пассажиры с толстыми кошельками, и стоимость кают для них равнялась моему годичному заработку.
Через пять суток показались берега Штатов. Я стоял на палубе, всматриваясь в надвигающийся шум огромного города. Вот и статуя Свободы и знакомые силуэты небоскребов…
«Придите ко мне, все страждущие, отягченные заботой и горем, дам вам свободу и радость…» — приблизительно так перевел я надпись на цоколе колоссальной статуи женщины с факелом и книгой в руках.
Сойдя на берег, я поспешил на Центральный почтамт. Теперь-то уж обязательно меня ждет письмо от консула. Что-то он сообщил мне? Может быть, уже прислано разрешение на возвращение в Советский Союз? У меня забилось сердце при одной этой мысли. Если мне разрешат, сразу же забираю Клару и… Дальше я не мог ничего вообразить. Но все образуется. Лишь бы получить долгожданную весточку.
Волнуясь, я поднялся по каменным ступеням в просторный гулкий зал почтамта. Девушка в окошке «до востребования» как-то странно изменилась в лице, когда я спросил о письме, назвав свою фамилию.
— Да, сэр, вам есть, есть письмо, но только… — Она замялась, машинально перебирая конверты в ящике. — Подождите немного. Письмо лежит не здесь. Ведь так долго вы не являлись за ним.
— Я мог и больше года не приходить. У вас мое заявление.
— Да, да, сэр!
Девушка встала и подошла, очевидно, к своему начальнику, что-то объяснила ему. Я нетерпеливо ожидал, посматривая на них сквозь стекло барьера. Она вернулась и виноватым тоном, не глядя на меня, сказала:
— Извините, сэр! Через полчаса ваше письмо принесут из хранилища.
Из хранилища, так из хранилища… Я успокоился, отойдя в сторону, чтобы не мешать людям, подходившим к окошечку. Наконец-то консул ответил. Что он написал? Конечно, разрешение есть… Значит, скоро смогу ехать в Советский Союз. Продам все, что имею, буду работать, где угодно, лишь бы накопить на билет. Клара тоже обрадуется. Сейчас получу письмо и сразу к ней.
Кто-то тронул меня за локоть. Я оглянулся и увидел перед собой двух незнакомцев. Один высокий, косоглазый, другой низенький толстяк с пушистыми усами. Несмотря на разную внешность, оба были удивительно похожи друг на друга — выражением лица, одинаковыми костюмами и галстуками. Толстый, облизнувшись, вполголоса спросил:
— Извините за беспокойство. Вы мистер Скотт?
— Нет. Вы ошиблись.
— Мы никогда не ошибаемся. Вы Джемс Скотт из Даласа.
— Пошли вы к черту! Я не Скотт, а с самого рождения Павел Белянкин, и в Даласе не бывал.
Я решительно повернулся, но длинный преградил путь и зловеще произнес: