— Может, оставить хлеб до будущего года? — невпопад сказал я.
— Глуп, хотя и ученый парень. Мне же надо расплатиться за машины, за горючее. Да мало ли долгов? Чем же платить, если зерно без движения будет лежать?.. Эх, да что вы понимаете?
Он с досадой отшвырнул ногой камешек и, выйдя из коровника, пошел в поле.
— А как же мы? — просипел Стивенс. — И с нами не рассчитается?
В ответ я пожал плечами. Мне было непонятно, как это не принять такое отличное зерно.
Через день мистер Стоун помчался в столицу штата. Объяснился с поставщиками, с фирмой сельскохозяйственных машин, упрашивая дать отсрочку платежей. С другими фермерами обратился к губернатору, но тот также ничем не мог помочь. Кризис. Непостижимый кризис, и сбыта нет. Слишком много в элеваторах пшеницы, кукурузы и ячменя. И богатый урожай мистера Стоуна абсолютно никому не нужен.
Дома его ожидал еще один удар.
Мистер Шпрингер извещал, что, к сожалению, не сможет больше принимать продукцию стоуновской фермы ввиду сокращения производства молочных продуктов. Но в будущем надеется, когда поправятся дела, вновь возобновить деловые отношения с уважаемым мистером Стоуном.
— Но куда же мне деться сейчас? Что я буду делать? — спрашивал себя фермер, перечитывая письмо второй и третий раз. Он сам поехал на сдаточный пункт и убедился: прекрасное, самое лучшее молоко в округе не брали, и не только у Стоунов, но и у других фермеров. Герта больше не ездила к дороге с бидонами. После этого пачками стали прибывать счета и напоминания об уплате за трактор, веялку и суперфосфат, за обстановку, взятую в кредит. Все видимое благополучие фермы рушилось. Это было настоящее бедствие.
В округе уже постукивали молотки аукционистов, фермы продавались с аукциона. Стоун уже не надеялся, что избежит такой же участи.
Жизнь на ферме по инерции продолжалась. Батраки работали, но Стоун уже, казалось, не интересовался тем, что делается вокруг. За две-три недели он изменился неузнаваемо.
Как-то зашел в каморку батраков, расслабленно погладил стенку, недавно выбеленную Гертой, осмотрелся, словно никогда не бывал тут, и, не глядя на нас, заговорил изменившимся голосом. Видно, ему не легко было говорить это:
— Вот что, друзья, у меня больше работы нет. Сами понимаете — проклятый кризис. Все в округе разорены. Но не беспокойтесь. Со всеми расплачусь сполна. В роду Стоунов еще не было бесчестных. Последнее продам, а с батраками рассчитаюсь… — Он посмотрел на свои широкие, как лопаты, ладони, выпачканные известкой и, согнувшись, вышел.
Прошла еще одна неделя. Дожди прекратились, начались погожие дни поздней осени. Однажды утром Стоун позвал меня к себе в дом. Я зашел в его кабинет — чисто покрашенную клеевой краской комнатушку с письменным столом и плетеными креслами. На стенах были развешены грамоты и какие-то таблицы.
— Садись! Ты вот рабочий человек, городской. Многое видел, в дальних странах побывал. Скажи, пожалуйста, разве годится так? Я трудился, выращивал хлеб. Ведь чем больше зерна, тем богаче фермеры, страна. Не так ли? Вложил столько сил. В течение двадцати лет платил взносы, работал, не щадя себя. Думал, уплачу всю задолженность и вздохну свободно. А тут вдруг, говорят, перепроизводство! Видишь эту бумажку? Приедут описывать за долги ферму. Мою ферму! — закричал Стоун, ударяя по столу кулаком. — На которую я потратил жизнь!
В дверях мелькнуло лицо перепуганной миссис Стоун.
— Что делать? Что делать? Так жалко оставлять ферму. Тут моя жизнь… Придется, что останется, погрузить на машину, сверху Герту с матерью — и в путь. Куда? В Цинциннати! Или во Фриско. Но я ведь, черт побери, фермер! И отец мой, и дед! Мне нечего делать в городе. На, пей…
Я удивленно следил за Стоуном. Он налил два стакана вина.
— Эх, я то надеялся, расплачусь с долгами. Все, все будет моей собственностью… никому не буду должен и сам управлюсь с урожаем. И еще, что греха таить, я за эти четыре месяца узнал тебя. Надеялся, что Гертруда будет твоей женой. Ты ей нравишься. И мы вдвоем с тобой бы стали хозяйствовать…
Я не нашелся что ответить, озадаченно глядя на раскрасневшегося от вина Стоуна. Теперь мне стали понятны многие намеки, которые он делал раньше. Он никогда не спрашивал меня о согласии, на столько был уверен, что любой батрак сочтет за счастье жениться на его краснощекой красавице, стать фермером. Мне было жалко бедного Стоуна, раньше такого самоуверенного и жизнерадостного, а теперь жалкого и несчастного. Допив свой стакан, я ушел.