Самым, однако, важным для Гарри, тем, что заставляло его глупо улыбаться, зная, что уж теперь-то в его жизни всё однозначно будет хорошо, стало одно его неожиданное открытие. Гарри выяснил, почему профессор заботился о нём, кому дал то самое обещание, о котором говорил.
Он дружил с мамой Гарри в детстве!
Конечно, сам Снейп не признался. Спрашивать у него Гарри поостерёгся: пускай профессор и вёл себя прилично, не придирался и даже один раз назвал его по имени, это было уж очень личное. Если бы Гарри о чём-то сокровенном спросили вот так, в лоб, он бы не ответил. Нет, он догадался, сложив воедино оговорку Снейпа о «сестре Лили», его знакомство с тётей Петуньей и фотографию рыжей девочки на камине. Это была его, Гарри, мама! Жаль, что посмотреть на неё больше не удалось: когда Гарри, несмотря на осуждение и причитания Ликси, что так делать нехорошо, тайком пробрался в спальню Снейпа (а было это на следующий день после их разговора), фотографии на каминной полке уже не оказалось. Обидно. Гарри бы не сказал никому ничего и сам бы не приставал с расспросами, ему просто хотелось узнать о маме от того, кто знал её. Непонятно, почему профессор не хотел поделиться, то есть, наоборот, понятно: про отца Гарри он ни разу не сказал что-то хорошее, с ним, значит, враждовал, но так Гарри же не про папу хотел спросить, а про маму! Утешался Гарри лишь мыслью, что, возможно, потом, если он будет хорошо себя вести, Снейп сменит гнев на милость и позволит сделать копию маминой фотографии. Вдруг тогда и припомнит что-нибудь о ней — взрослые иногда пускались ностальгировать, Гарри знал это от тёти.
Вообще верхом его затаённых надежд было вызнать у Снейпа, придётся ли на лето возвращаться к Дурслям, но задавать этот вопрос Гарри боялся ещё больше, чем про маму. Не хотелось, чтобы профессор подумал, будто Гарри навязывался, и тем более не хотелось услышать от Снейпа «вы, мистер Поттер, опять лезете, куда не надо». У Гарри и так долго горели уши после того, как Снейп высказался об их с ребятами расследовании тайны философского камня. Ну, правда же, они, неучи-первокурсники, возомнили себя круче и умнее профессора и самого директора, забыв при этом, что камень, конечно, супер-важный артефакт, но всё-таки чужой артефакт. Его притащил в школу Дамблдор, и Дамблдору пришлось бы отвечать, случись что. А вот жизнь Гарри принадлежала самому Гарри и была ему очень дорога, так что он страшно боялся сделать что-то не так и помешать профессору, даже просто сбить с мысли не вовремя заданным вопросом. Снейп и так делился с Гарри всеми странностями, которыми с пугающей быстротой обрастало исчезновение Мальчика-Который-Выжил, и ему тоже было не по себе от необходимости постоянно общаться, но Снейп удерживался от ядовитых высказываний, и Гарри очень это ценил. Да и стыдно было спрашивать про лето, если пока непонятно, как и когда они с профессором разоблачат тех плохих магов, что желали Гарри зла. Спрашивать стыдно, а получить ответы — ещё и страшно.
Волшебники оказались ещё более странными людьми, чем их представляли Дурсли: они не сомневались в том, что им говорили, вообще словно не думали! Отговорку, будто Гарри в Больничном крыле, они приняли на ура, и никого не интересовало, чем же болен Мальчик-Который-Выжил, что к нему категорически не пускали посетителей. Гарри не поделился своей болью ни с Ликси, ни, само собой, со Снейпом, однако ему было очень плохо, когда выяснилось, что никто из гриффиндорцев не пожелал его навестить. Профессор не следил за Больничным крылом специально, у него имелись более важные дела, но на очередной встрече деканов из-за Гарри присутствовала мадам Помфри, школьная медведьма. Она и рассказала, что встретиться с якобы больным Гарри пытались только Грейнджер и Уизли, после чего профессор МакГонагалл тут же получила строгое указание угомонить своих первокурсников. Гарри до последнего верил, что друзья не сдадутся, продолжат прорываться к нему, только Рон и Гермиона, они… притихли. То ли поверили в легенду преподавателей, то ли им некогда стало думать о Гарри, потому что начиналась усиленная подготовка к экзаменам. Обсудить это Гарри было не с кем, и потому сердце у него болело всё больше и больше. Домовушка Ликси вряд ли могла посоветовать что-то, Гарри уже успел уяснить её характер: она бы утешала, обещала, что всё будет хорошо, но не смогла бы подсказать, как вести себя, как справиться с почти что предательством друзей. А делиться с профессором… Не настолько уж хорошие у них отношения для подобных разговоров. Зачем озадачивать и так занятого Снейпа своими мыслями? Да на фоне его проблем они — просто детские глупости! Гарри, наверное, просто надо терпеть, как и раньше, терпеть, пока всё наконец не разрешится. Он десять лет прожил с Дурслями, будучи не нужным никому, и дальше проживёт спокойно, только было очень досадно и горько, что первые друзья Гарри, казавшиеся настоящими и верными, так поступили с ним. Забыли, перестали искать и тревожиться. Проклятый Малфой тоже подвёл, а Гарри такие надежды на него возлагал! Неважно, что он в своих рассказах выворачивал правду наизнанку, и это Гарри получался смертельно напугавшимся и бросившимся наутёк трусом, а не наоборот. Пусть бы только Малфой передавал всем и каждому эту историю, пусть бы напоминал о пропаже Гарри! Но слизеринский хвастун тоже молчал. Профессор сказал, что волей главы Хогвартса директор отменил свой же собственный приказ поговорить с Малфоем, всё у него выведать и велеть не афишировать события той ночи в Запретном лесу. Почему же Малфой ничего не делал? Гарри терялся в догадках.