По приезде на берега Невы она казалась по наружности уже совершенно спокойной и повела свой обыкновенный образ жизни, хотя стала торопить комиссионеров продажею дачи и распускала слух, что через несколько месяцев намерена уехать года на два за границу.
В составленном плане ей был далеко не лишним опытный помощник, и она остановилась на знакомом уже читателям Владимире Геннадиевиче Перелешине.
"Я поторопилась!" — подумала она, припомнив сцену между ней и последним менее чем за неделю до привезенного ей Ядвигой потрясающего известия.
Владимир Геннадиевич по обыкновению явился за субсидией, но она не только что отказала ему, но почти прогнала от себя.
— Я не нуждаюсь более в ваших услугах, — холодно отвечала она ему, — можете даже не беспокоиться посещать меня…
— Не нуждаетесь, — прохрипел он, — значит, вы думаете, что меня можно прогнать как лакея? Ошибаетесь.
Он посмотрел на нее угрожающим взглядом. Она не сморгнула.
— Вы совершенно напрасно надеетесь меня испугать, я не из трусливых… — холодно заметила она. — Я, право, не понимаю даже, чего вы от меня хотите?..
— Исполнения просьбы…
— Кто просит, тот, значит, не может требовать.
— Я могу, но не хочу! — запальчиво произнес он.
— Вы? — презрительно поглядела она на него.
Он смутился от ее тона и взгляда.
— Однако вы не посмеете отрицать, что я вам оказал много услуг…
— Вам за них заплачено, и заплачено щедро… Вы этого, надеюсь, тоже не посмеете отрицать…
— Это относительно! — уклончиво отвечал он.
— Вы сами заявили, что довольны…
— Но я могу и в будущем быть вам полезным, хотя и отрицательно.
— Я вас не понимаю.
— Я могу быть вам вреден.
— Вы? — уставилась она на него.
— Да, я, я могу многое порассказать…
— Кому?
Этот простой вопрос поставил в тупик Владимира Геннадиевича. Он только сейчас сообразил, что за последнее время, после совершенно разоренного Гордеева, уехавшего на службу в Ташкент, у Анжель не было обожателей, на карманы которых она бы рассчитывала и которыми вследствие этого дорожила.
Тех, которых он ввел в ее салон, постигла печальная судьба — она не обращала на них внимания. Все они были для нее слишком мелки…
Он, как читатель, наверное, уже догадался, играл относительно Анжель роль фактора, поставляющего своеобразный "живой товар", в виде кутящих сынков богатых родителей, известных под характерным именем "пижонов". Зная ее тайны, он, конечно, мог всегда подвести ее относительно ее покровителей, которых одновременно бывало по нескольку.
Теперь положение дел изменилось.
Он понял это и молчал.
Анжелика Сигизмундовна встала.
— А за то, что вы осмелились мне угрожать, я уже совершенно серьезно объявляю вам, что надеюсь разговаривать с вами в последний раз…
В ее глазах блеснул угрожающий огонек. Она медленно вышла из гостиной, оставив своего гостя в печальном одиночестве.
— Зажирела… — с бессильною злобою проворчал? он, — ну, да я тебе покажу!
Он взял шляпу и уехал.
Эту-то сцену и припомнила Анжелика Сигизмундовна.
— Все это пустяки! Надо послать за ним! — сказала она себе.
Она хорошо знала нравственную физиономию своего "верного слуги".
За деньги он перенесет данную ему без свидетелей пощечину.
Она распорядилась.
Посланный вернулся с ответом, что г-н Перелешин уже около месяца как уехал из Петербурга, куда и надолго ли — неизвестно.
Спустя два месяца среди столичных виверов разнеслась весть об отъезде Анжель, этой "рыжей красавицы", за границу.
Вся столичная золотая молодежь и масса "этих дам" присутствовали на аукционе обстановки ее квартиры на Большой Морской.
Купили, впрочем, почти все маклаки. Дачу на Каменном острове со всей обстановкой приобрел для своей подруги сердца один невский банкир, вскоре после этого вылетевший в трубу.
VII ОН ОТОМСТИЛ
В те два месяца, которые провела Анжелика Сигизмундовна по возвращении из Покровского до дня своего исчезновения с горизонта петербургского полусвета, она ни на йоту не изменяла режима своей жизни и была по наружности по-прежнему холодна и спокойна.
Она только немножко похудела и в ее чудных глазах стал чаще появляться злобный огонек, что, впрочем, придавало ее взгляду особую "адскую" прелесть и силу.
Дорого, однако, обходилось ей это показное спокойствие, и лишь оставаясь наедине с собой, она вволю предавалась мрачному отчаянию, изрыгая всевозможные проклятия и угрозы по адресу князя Сергея Сергеевича Облонского.