— Небольшая беда, если только с бумагой.
— Логично, вполне логично, Анна Екимовна. С бумаги урожая не снимешь, хоть как ты ее ни распиши.
Помолчали, думая каждый о своем. Стебельков следил взглядом за выражением лица Анны. А она медлила, хоть и клокотало всё в ней. Наконец решилась:
— Ищите другую квартиру.
Брови Вадима Петровича дрогнули.
— Неужели сплетня какая?
— Ищите.
Опусти он взгляд или пожми недоуменно плечами, на этом бы всё и кончилось. А он встал и, не сводя взгляда с побледневшего вдруг лица Анны, подошел, взял ее за руки:
— Анна, ты что-то скрываешь? Что я сделал плохого? Ну, чего ты молчишь? Скажи.
Первый, раз он назвал ее Анной, и сказал это шепотом. И за руку взял робко, просительно. Ребенок, большой ребенок. И лицо у него обиженное. И всколыхнулось в Анне что-то забытое, теплой волной разлилось в груди.
— Нечего мне сказать. Другой бы давно уж всё понял. Мучаешь ты меня.
Сказала и испугалась сказанного. Словами этими горькими сама мужику навязалась.
…Вечером снова пришла Улита. Смотрит — Анна не хмурится. Не швыряет горшки ухватом. И у Вадима Петровича вид не тот. Бывало, и голосу не подаст, а тут перелистывает свои бумажки и песенку вроде мурлычет. На столе у него всё стопочками разложено, занавесочка свежая на окошке.
Улите на всё раз глянуть. Про себя решила: не мытьем, так катаньем пристроила бабу. Засиживаться не стала, — на ферме отелы пошли. Разочлась за шитье с Фроловной, лоскутки, какие от платья остались, перед Анкой-маленькой разложила, распростилась со всеми за руку.
— Чего же ты без примерки? Пойди вон за полог, — посоветовала Анна. — Вадим Петрович! Вышел бы ты на минуту.
— Лучше уж я у себя дома всласть покручусь перед зеркалами, — пропела Улита. — Хоть и за пологом, а всё одно при мушшине стесняюсь.
Пришла, швырнула сверток на лавку. Непослушными пальцами расстегнула крючки полушубка, вялым движением плеч сбросила его под ноги. Постояла так посреди избы, ощупью, как слепая, добралась до своей постели. Зависти к Анне не было, каждому в жизни — свое. А слезы душили — едучие, горькие.
На большом фанерном щите старшеклассники-комсомольцы нарисовали схему сталинградского «котла». Фанеру оклеили обоями и на этом сером бумажном поле изобразили положение фронта на 19 ноября 1942 года, потом — на день окружения, когда наступающие войска соединились в городе Калаче и в кольце оказались 22 фашистские дивизии. Щит повесили в клубе, и через каждые десять дней вносили поправки, не стирая первоначальных линий. И каждый мог видеть, как с юга и с севера сдавливалось это кольцо, как оно дало трещины и развалилось на части.
У схемы всегда толпился народ. Поддалась общему настроению и Маргарита Васильевна, хотя долгожданная весточка от Николая Ивановича пришла откуда- то с другой стороны. И только Анна Дымова не ходила в клуб, не радовалась вместе со всеми, глядя на разбитый «котел». У себя дома она нашла старые школьные книжки Владимира и всё смотрела, смотрела часами — до тумана в глазах — на штриховую карту северо-западных областей Союза. Вот он — Ленинград, вот — Псков, вот еле приметная ниточка дороги на юг от Пскова. Где-то здесь безымянная могила. У станции Черская. Но станции этой на карте не было.
И еще были в деревне два человека, которые нетерпеливо вырывали из рук друг у друга такую же карту и тыкали пальцем в точечный город Псков, потом находили Валдай и замолкали надолго. Эти двое были неразлучные приятели: пятиклассник Андрюшка и Митька, — этот в четвертом еще учился. Пожалуй, только они и знали точно, где сажает свой самолет теперь уже капитан Михаил Ермилов, сын Дарьи. Он летал по ночам к ленинградским и псковским партизанам, поднимался с ледяного озерного аэродрома под Валдаем. Вот туда бы обоим попасть — в леса, к партизанам! Там ведь и школьники есть в отрядах, а из них — самые лучшие разведчики…
Письма шли с разных фронтов — солдатские полевые треугольники. Нередко приходили и такие, что посланы были из больших городов: из Казани, Саратова, Ярославля. Были и из Ташкента. Это писали раненые из госпитальных палат. Матери, сестры и жены знали, что эти живы. Пусть без руки, без ноги вернется, но жив. Ребятам отец, и в доме хозяин. Но были и другие солдаты, о которых близкие и друзья думали, что они давно уж зарыты в мерзлую землю, а они воевали, жестоко мстили врагу за поруганную Родину, за кровь и слезы необъятной России. Был среди них и Владимир Дымов, в недалеком прошлом старшина-танкист, а теперь партизан-пулеметчик в партизанской бригаде Леона Чугурова, бывшего секретаря райкома партии. Бригада эта действовала в глубоком тылу, в лесах за Шелонью-рекой, что на Псковщине.
Больше года пробыл Дымов в фашистском плену, находился в лагере недалеко от города Острова. А в Остров его привезли 9 августа 1941 года, в тот самый день, когда наши войска оставили Псков. Бежать из лагеря удалось в октябре 1942 года.
Сейчас в бородатом, угрюмом дядьке никто из деревни не признал бы первого колхозного тракториста; даже мать родная не вдруг разглядела бы на опаленном суровом лице родные черты, разве только по вмятине над левым глазом и догадалась бы, что это и есть ее сын, пропавший без вести в первом бою.
Сегодня в третий раз дежурит Дымов ночью на лесной поляне, сидит у облитой соляркой кучи валежника, ждет, не послышится ли над вершинами сосен приглушенный рокот «кукурузника». Самолет даст условный сигнал, и тогда на поляне вспыхнут костры, два больших и один поменьше — «заходи от больших».
Самолет должен прилететь во втором часу, сейчас половина первого. Спички Владимир держит в нагрудном кармане суконного кителя под меховым дубленым полушубком, пучок бересты — на коленях. За спиной у него, на столбе, укреплен пулемет с полным диском патронов. Может и так случиться, что фашистские летчики заметят, как загорятся костры на поляне, и надо будет отбивать этих стервятников. Кружат они стороной, высматривают.
Рано еще. Подняв воротник полушубка и пригнувшись, Дымов раскуривает самокрутку, прячет ее в рукав. Такова уж солдатская привычка: даже днем в партизанской землянке тот, кто бывал в переплетах, никогда не будет сидеть с цигаркой и чтобы нога на ногу, как на блинах у тещи. Понимать всё это надо.
Притулился Дымов в снежном окопе возле кучи хвороста, дымит самосадом, а перед глазами подвал Островской комендатуры, комендант обер-лейтенант Пфлаумер.
…Было это в ночь на 8 августа 1941 года и ровно через двое суток после того, как только что сформированный в глубоком тылу танковый батальон выгрузился на станции Дно. Тут и получили приказ форсированным маршем через Порхов — Славковичи выйти в район города Острова и поддержать огнем и гусеницами боевые действия стрелковой дивизии, которая занимала оборону по правому берегу реки Великой.
Сухие строки приказа Дымов помнит дословно — именно так и было в нем сказано: «Огнем и гусеницами». Читал коренастый майор, а позади него над башней головного танка колыхалось развернутое знамя батальона. В том же приказе был отдельный параграф, где говорилось: «Ввиду некомплекта подготовленного младшего офицерского состава командиром первого взвода первой танковой роты назначаю старшину Дымова Владимира Степановича, имеющего боевой опыт в защите дальневосточной границы социалистического Отечества».
В районном поселке Славковичи батальон разделился: вторая и третья роты прогрохотали гусеницами по дороге на юг, а первая свернула на запад — на станцию Черская, что находится как раз на половине пути между Псковом и Островом.
Дымов помнит всё до мельчайших деталей. После того как в Славковичах первая рота повернула направо, он сам вел головную машину по горбатому булыжному большаку. Километрах в десяти от поселка дорога сбегала к мосту через безымянную речку. И реку эту форсировали вброд; хотя мост был в исправности, но у въезда на дамбу стоял столб с указателем: «Тракторам объезд справа». В танках сидели вчерашние трактористы — по натуре своей люди мирные, бережливые. У столба с указателем каждый из них притормаживал запыленную машину, выжимал на себя рычаг правого фрикциона. Танки, как большие зеленые черепахи, сползали с берега, зарывались покатыми броневыми лбами в желтоватую теплую воду, осторожно лавировали между замшелыми валунами, пробираясь на песчаную отмель, а под мостом возились саперы, передавая из рук в руки увесистые ящики со взрывчаткой.