— А вы как, ребята, думаете?
— Отменить, конечно! — ответил за всех Володька. — У другого, может, ребятишки голодные, где он муки возьмет? И еще надо сказать этому Козлу, не совал бы нос во все дырки. Кричит на всех, даже на стариков, «я» свое выставляет. Кто ему право такое дал?
Николай Иванович снял очки, протер стекла платком, помолчал немного.
— Ты бы, Володя, оставил всё-таки эту нехорошую привычку. У счетовода колхоза есть имя и отчество, есть фамилия. Не нравится он тебе, но это вовсе еще не значит, что можно его обзывать. Вот так. Хорошо, я поговорю с Карпом Даниловичем, поговорю и с товарищем Гришиным. Всё это поправимо.
С памятником решено было сделать проще — обнести могилу у Черных камней изгородью из штакетника, поставить обелиск со звездочкой и ничего на нем пока не писать. Тозларовские школьники будут бегать мимо, у себя в деревне о памятнике расскажут, и имя узнается.
Дотемна опять засиделись. Маргарита Васильевна пьесу новую принесла, — хорошо бы к Октябрьскому празднику подготовить ее. Из колхозной жизни. И народу не так уж много потребуется — семь человек: председатель колхоза, его жена, две пожилые колхозницы, поп, жених и невеста.
— Со свадьбой, значит? — спросил Никишка. — А как же без свахи? Без свахи нам не годится.
— А для чего тебе сваха?
— Не только сваха, но еще и самогонщицу надо. Какая же свадьба в деревне без свахи да без самогона обходится! Для чего же у нас Улита живет?!
Все засмеялись. А Никишка стал всех угощать калеными орехами. Много их в этом году, да всё больше двойняшками. И опять помянул Улиту: без Улиты пьеса не подойдет. И тут все наперебой стали новые роли придумывать. Верочка посмотрела на Никишку, сказала, когда поутихли немного:
— Вот что, ребята, давайте не будем без дела трогать Улиту. Лучше поможем ей в чем-нибудь. Вот ты, Володя: сможешь ты поговорить с трактористом? Где сейчас трактор работает? За Ермиловым хутором?
— Там. А что? — не вдруг догадался Володька.
— А потом куда переедете?
— За поскотину. Роман Васильевич говорил, что новый клин под зябь распахать там надо.
— И тележка у вас тоже за хутором? Ну, на которой вы свои бочки возите?
— И тележка там.
— Вот и привезли бы вдове хоть хворосту для подтопка. На себе ведь чуть ли не каждый день из-за озера носит!
— Можно бы и хороших дров привезти. Сухостою там вон сколько, на самой опушке, — не совсем бодрым тоном начал Володька, — можно бы… через деревню трактор погоним.
— Ну и что? Почему «можно бы»?
— Так опять ведь не в дело дрова изведет.
— Посмотрим.
В это время от сильного порыва ветра хлопнула форточка. Глухо пророкотал гром. Нюшка подошла к окну.
— Ох, и туча заходит! — протянула она, заглядывая кверху. — Ни единой звездочки нету. Вон как опять блеснуло! Боюсь я грозы. Пойдемте домой, Маргарита Васильевна, по проулку я и одна добегу. Поздно ведь, давайте уж в воскресенье пьеску-то читать соберемся.
Когда Валерка совсем было уснул, его растолкала Верочка.
— Сколько раз тебе говорить, не хватай без спроса моих книжек! — ругала она Валерку. — Ты взял Лермонтова? И тетради чистые со стола подевались куда-то!
— Ничего я не брал, — закрываясь с головой одеялом, отвечал Валерка, — я и в комнату твою не заглядывал даже. Ну чего ты пристала: не брал!
— Хватит вам, — проворчал беззлобно отец. Он сидел у порога на низенькой скамеечке и расшнуровывал ботинки. — Принеси мне, дочка, лампу и спи. Я еще часика два поработаю. Найдется твой Лермонтов и тетради. Сама куда-нибудь засунула.
— Никуда не засовывала! Ты же сам тетради привез, я их и положила на стол, а книжка была на этажерке.
— Найдется. Иди, иди — спи. Лампу-то принеси побыстрее.
За окном, как из ведра, хлестал ливень. Николай Иванович долго сидел, писал что-то, выходил курить в коридор, снова писал. Потом улегся и он, а Верочка всё не могла уснуть. Какое-то неясное, пугающее предчувствие охватило ее, не давало забыться. О тетрадях и книжке она уже и не думала. А сон не приходил, мысли были какие-то страшные. Наконец не выдержала, встала с постели, в потемках, на ощупь, стала перебирать на столе и в ящиках. Тетрадей нет, — стопкой лежали. Да здесь их и быть не должно, ведь она отлично всё помнит. Снизу доверху перещупала всё и на этажерке. А где же дневник?
Тяжелая, плотная тетрадь в клеенчатом переплете не попадалась ей под руки. Уж ее-то она ни с чем никогда не перепутает. Постояла, подумала, еще раз перебрала книжки, — нет дневника. Даже дышать тяжело стало. Стараясь не скрипнуть дверкой, сходила в соседнюю комнату, принесла оттуда лампу. Теперь всё как есть переложила по три раза с места на место, — дневника не нашла!
Проснулся отец, спросил сонным голосом, не вставая с постели:
— Ты что это, дочь, не спишь? Лермонтова перечитываешь?
Верочка подошла к двери, приоткрыла ее и ответила сдавленным голосом:
— Папа, дневник у меня потерялся! Дневник…
— Ну вот еще новости! Кому он нужен?
Через минуту, однако, Николай Иванович был в комнате дочери. Щурясь от яркого света лампы, осмотрел для чего-то окно, потрогал шпингалеты, крючок на форточке, передвинул в сторону этажерку.
— В шкафу ничего не пропало?
Там всё оказалось на месте. И новые туфли Верочкины, и пальто, и костюм выходной Валеркин. Верочка откинула одеяло, подушки, скатала в трубку матрац, заглянула во все углы.
— Заново всё напишешь, не огорчайся, — попробовал успокоить ее отец. — Напишешь лучше, чем было. Ты ведь умнее теперь той семиклассницы, которая выводила заголовок на обложке. А я, между прочим, думал, что ты его давным-давно уж забросила.
— Нет, папа, я его не забрасывала. Там были очень важные для меня записи. Очень важные. Одну из них я всё собиралась тебе прочесть. И всё не решалась, чтобы не напоминать тебе прошлое. Я, я… видела этого человека… Я не могла ошибиться… — Говоря это, Верочка опустилась на голые доски кровати, дышала ртом. — Того колчаковца, которому наша мама подписала какую-то бумажку.
— Где это было? Когда?!
— В тот день, когда на Большой Горе закладывали главный корпус МТС. Я не могла ошибиться, лапа.
— Успокойся, дочь, успокойся. Кто, кроме меня и Валерки, знает об этом твоем дневнике?
— Маргарита. Ей кое-что я читала. Про Игоря.
— Еще?
— Больше никто. Кому мог понадобиться мой дневник? Кому?! А если?!.
Николай Иванович сходил на кухню, принес стакан холодного чаю.
— На, выпей, — сказал он, передавая стакан дочери, — и не ломай себе голову. По-моему, это случилось вечером, когда нас не было дома. Дверь входная, как всегда, у нас настежь, вот и забрался сюда какой-нибудь не в пример другим любопытный хлопец. Увидел стопку тетрадей, книжку с картинками, сунул всё это под рубашку, и был таков. Вот и весь сказ. И без всяких таинственных «если».
— А дневник? Зачем этому «излишне любопытному» хлопцу дневник?
— Много там было чистой бумаги?
— Может быть, третья часть.
— И эта ему пригодится! Начнутся занятия — найдем.
Светало, дождь всё не переставал, за окном пузырились лужи. Верочка расстелила матрац, заправила простыни, сидела, покусывая ногти.
— Еще раз тебе говорю: успокойся, — закуривая, говорил ей отец. — Всё это, поверь, — игра твоего воображения. Со временем это пройдет. Если уж и в самом деле привиделся тебе человек, похожий на того колчаковского офицера, попробуй его описать. Подумай, припомни всё хорошенько.
Кто-то бежит к окну напрямик по лужам. Вот упал посреди дороги, снова бежит, на голове — мешок, свернутый башлыком. Верочка не сразу узнала Федора с Нижней улицы. А тот подбежал, уцепился за подоконник перепачканными руками:
— Николай Иваныч, беда! Коровам картошки нерезаной кто-то в кормушки насыпал! Три уж подохли — передавились. Еще сколько-то мучаются. Роман Василия за вами послал, прирезать придется!..