— Подожди радоваться, — охладил Артюху Евстафий Гордеевич. — Плохо, что он нас троих увидел. А каждого пятого мы будем ставить к стенке. Мы, повторяю! А до этого надо кое-что сделать посущественнее, чем эта пыльца. В городе есть два человека, которые мне мешают: Иващенко и его любовница. Понял?
— Пока не дошло.
— Так ты же дневник-то читал?
— Читал. Вас… вас она опознала на Большой-то Горе.
— Эта уже не в счет, — хохотнул Полтузин. — Теперь очередь за мамашей.
— Фильку нельзя отпускать в город.
— Идиот. Твой Филька скоро понадобится на месте. У аптекаря давно был?
— Робеет, — соврал Артюха. — Да я уж и примелькался в аптеке-то.
— Еще один раз сходишь. Дам записку, поймет, что мне надо… для морфинистки. Остальное сделает Вахромеев.
— Ладно, схожу, — согласился Артюха. — Вам, Евстафий Гордеич, я завсегда помогаю. А мне кто поможет? У меня ведь тоже топор-то над головой. Тоже двое… Улита с учителем. По ножу ведь, по вострому, босыми ногами переступаю, Евстафий Гордеич!
— Договаривайся сам со своим Филькой. Обоих… Команду отсюда получишь. А мне — пузырек от аптекаря. Завтра же. Всё.
Не выполнил этого поручения Артюха: аптекаря дома не оказалось: уехал в Уфу на неделю. С каким- то отчетом вызвали. Но в Уфу его никто не вызывал. И первым человеком, которому это стало известно в Бельске, был Прохоров. Дней через десять примерно после того, как познакомился он со счетоводом колхоза «Колос», и когда провизор Бржезовский уже вернулся из утомительной командировки и сидел уже за своей стеклянной перегородкой, развешивая порошки по пакетикам, Прохорову по каким-то делам довелось заглянуть в контору лесничества. Там же оказался и обходчик с Поповой елани, татарин Закир. Приехал он получить на зиму меховой полушубок, а кладовщика почему-то не оказалось на месте.
Присели на бревнышко, закурили, разговорились о том, о сем — о ягодах, о грибах. И рассказал Закир человеку в матросском бушлате такую историю. Грибов нынче, много, деревенские бабы не знают, куда их девать. Но бывают чудные люди. Вот и совсем недавно, может неделю назад, Закир сам видел в бору за усадьбой Ландсберга незнакомого старика в очках и с большими висячими усами. День хороший, с утра ни одной тучки не было, а старик ходил по опушке в тяжелом брезентовом дождевике и с корзиной, в корзине же одни мухоморы!
Закир поздоровался с ним, посоветовал за пригорок спуститься: в балке там — грузди, как сахарные, и с большое блюдце. Но чужой человек на приветствие не ответил, ушел к озеру, а потом его у самого барского дома видели: сидел под березой и что-то записывал в свою книжечку. Так и вернулся в деревню с пустой корзиной. В деревне купил сушеных грибов у старухи, дорого заплатил. Потом нанял подводу и уехал в Бельск. Разве здесь грибы хуже?
— Деньги ему девать некуда, — разводил руками татарин. — Грибы покупал — платил, подвода нанимал — тоже платил. Корзинка совсем новый — тоже, наверно, купил. Сколько ему один гриб стоит?
— Да еще и ездил-то вон куда! — добавил Прохоров. — А это точно, что он в Бельск нанимал подводу?
— Шабра говорил, что этот человек аптекам у вас сидит.
Вот и задумался Прохоров. Провизор Бржезовский уезжал в Уфу, а оказался совсем в другой стороне. Чего это ради старому, близорукому человеку понадобилось тащиться за сотню верст к усадьбе помещика Ландсберга? Тут что-то не грибами пахнет. И вспомнились Прохорову вырезанные из плотной бумаги прямоугольнички.
«Бирке фиер»… Ладно.
Перед Октябрьскими праздниками Прохоров выехал в отдаленные колхозы. Несколько дней прожил он в Константиновке, чтобы своими глазами увидеть, как новый председатель налаживает там дела после развала артели. Уж больно расхваливал этого Сальникова на одном из последних совещаний Антон Скуратов: и умен-то он, и хозяин отменный; за партию, за советскую власть не раздумывая в самое пекло бросится. А вот Прохорову не особенно понравился Илья Ильич: лебезить принялся, заискивать. Приволок для чего-то от счетовода книги бухгалтерские, где всё до килограмма было учтено и расписано, а напротив правления под дырявым навесом до сих пор зерно лежит ворохами неприбранное.
Прохоров не стал ничего записывать и в книги не заглянул, подвел Илью Ильича к окошку, указал ему на сарай, спросил грубо:
— А это вон там, под навесом, за что агитация? За советскую власть и колхозы или наоборот?
У Ильи Ильича затряслись коленки.
— Исправлюсь. Завтра же соберу бригадиров, поставлю задачу…
Прохоров так же грубо остановил его:
— Не завтра — сейчас! Немедленно! Забирай своих писарей, сам берись за пудовку.
Илья Ильич пулей вылетел из правления. Не прошло и часа — под навесом затарахтели решетами две веялки. Обливаясь потом, возле одной из них старался сам председатель: отгребал провеянное зерно, таскал мешки на телегу. Под вечер прошел уполномоченный мимо сарая — всё под метелку прибрано, а на крыше два парня заделывают навес. Ухмыляются оба.
Заглянул Прохоров и в больницу, где долечивалась Маргарита Васильевна. К самой-то в палату не думал он заходить: и так перепугана насмерть, зачем еще волновать и без того больного человека. Догадается ведь, с первого слова поймет, откуда он и что ему надо. Просто хотел узнать у врачей, навещает ли ее кто- нибудь из деревни, а в полутемном коридорчике нос к носу столкнулся со счетоводом из «Колоса». Тот растерялся даже, попятился, потом сорвал шапку.
— Племянница тут в родильном, — начал он, как бы извиняясь. — Забежал между делом. Да и этой — библиотекарше нашей — передачку принес. Нельзя же так, без внимания, тем паче к празднику… А вы тоже к ней?
Прохоров ничего не ответил, только пристально глянул на Гришина, и показалось ему, что вопрос, у того неспроста сорвался.
— Направо сейчас, а потом налево, — торопился меж тем Артюха, показывая рукой и стараясь не встретиться со взглядом уполномоченного. — Может, сиделку позвать — халатик бы вынесла? Я сей момент!..
— Не беспокойтесь, я сам.
В больнице Прохоров пробыл недолго. Когда выходил оттуда, на скуластом обветренном его лице блуждала улыбка. Вот уж чего не мог ожидать! Как и подумалось раньше, никакой племянницы у счетовода из «Колоса» в родильном отделении нет и не было, а заходил он только к библиотекарше. Готовится в партию поступать и вот будто читал он биографию Карла Маркса и попалось ему непонятное слово «Дас Турке» (башня).
«Черт знает, что тут творится! — рассуждал Прохоров. — То старикашка аптекарь немецкие слова на столе раскладывает, по грибы выезжает украдкой за три- девять земель. И не куда-нибудь, а к барской усадьбе Ландсберга! То теперь этому еще, бывшему волостному писарю, в биографии Карла Маркса непонятные слова попадаться начали. Интересно, нет ли здесь ниточки?.. Чепуха это — с биографией».
И решил Прохоров еще несколько дней пробыть в Константиновском сельсовете. Побыл он в МТС на Большой Горе, познакомился с директором Акимом Мартыновым, обошел ремонтные мастерские. Из рассказов Акима много узнал об учителе Крутикове.
— Не везет ему в жизни, — сочувственно говорил Аким. — То с женой такая вот неприятная история произошла — свихнулась бабенка, в партии мы его еле отстояли потом, а тут дочь потерял. Мороз по спине…
— Говоря между нами, некоторые товарищи в Бельске уверяют, что дело обстояло гораздо проще… — начал было Прохоров и остановился.
Аким выдержал длинную паузу, долго смотрел прямо в глаза Прохорову:
— Я скажу вам, от кого вы могли это слышать. Клевета. Наглая, грязная клевета! Он боится Крутикова. Боится его жены. Боялся и дочери. Поэтому и чернит ее.
— У вас есть доказательства?
— Если бы они были!.. Но их и у Николая нет. Он мне рассказывал, что у дочери был дневник. Исчез перед самым убийством.
— Знаю.
— Скажите… вот вы, человек достаточно опытный, несколько лет работали в Бельске, — заговорил через минуту Прохоров, сознательно не называя бывшей должности собеседника, чтобы не ущемить его самолюбия, — мне думается, вы неплохо знали руководящий состав аппарата райисполкома?