Андрон попятился, разводя руками:
— Постой, постой… Ошалела баба. Куда ты?
Улита не слушала, полоснула Андрона взглядом и зашагала по переулку.
«Право слово: взбесилась!» — только и мог подумать Андрон.
Ночевал Андрон в этот раз на покосе; не спалось ему. Мысли всякие тревожили бригадира. Конечно, теперь изменилось дело: думать всем сперва о колхозе надо, а потом уже о своем, домашнем. Окрепнет артель — достаток придет к мужику. Взяться только надо всем скопом, себя пересилить, и всё оно возвернется. Глупостей, конечно, наделали много, не без этого. Да и власти-то государственные это поняли. Мелочь всякую из живности держать заново колхознику разрешено, коровы в хлевах появились. И народ не то чтобы больно уж оборвался. Кто пораньше встает, за краюшкой хлеба к соседу не бегает. С трудоднем, кажется, утряслось, кой-какие запасы имеются. Слов кет, хозяйство пока еще шаткое; так хозяйство сразу не устроишь.
И опять Улита перед глазами; ей-то чего еще надо? В артель из милости приняли, а она теперь недовольство высказывает! Хорошо поработала — похвалили. Другая бы землю рыла от этого, а тут — на тебе. Все слова Улитины мысленно перебрал Андрон, а как до чересседельника дошел, еще крепче задумался. Ну а что было ему тогда делать? В ножки кланяться, что помогла грех венцом поскорее прикрыть? Эх, Дуняшка, Дуняшка!..
Егор вспомнился, — вернуться должен по осени. Агронома своего иметь надо, на городских-то мало надежды, не ко двору они что-то. В Константиновке вон за два года третий сменился. За Володьку было Андрон на правлении слово сказал, да тот же Николай Иванович другое предложил: к машинам ведь тянет парня, по тракторной части. Пишет Володька учителю, что за зиму уйму книжек прочел, а как на ноги встал, за автомобиль принялся: с шофёром больничным по вечерам занимается. Просит учителя, помог бы ему на курсы трактористов попасть.
«Тоже оно неплохо своего человека в МТС иметь, — рассуждал Андрон. — Обучится, бригадир из него будет крепкий. Этот спуску не даст! И опять Улита — „Ты зачем ко мне агронома прислал?“ Да разве я? Ив мыслях того не держал! Был разговор в канцелярии, сказал тогда счетоводу: „Пристрой человека куда поспособнее, чтобы ребята малые отдохнуть не мешали“. Наплетут эти бабы! Да и баб-то брехливых в тот раз вроде в канцелярии не было. Одна Нюшка в газетке стенной полоски меняла. Чудно! Неужели Нюшка? Вот тебе и комсомол!»
За делами позабыл Андрон о стычке с Улитой, да и она о том не поминала. На работе держится серединка на половинке, разговору вздорного от нее не слышно, ну и ладно. Сорвалась баба, откричалась, пойди докопайся, с чего это. К Николаю Ивановичу думал сходить, — не до того ему. Третий раз в райком вызывают, а зачем — не сказывает, и председатель молчит; о делах партийных рассуждать при посторонних не полагается.
Началось с весны, с планов сева; по-своему сделали, а соседи — как земельный отдел расписал. В грязь, в тину сеяли, а потом заново весь яровой клин перепахали, и ничего — нефедовского председателя не трогают, агронома, правда, под суд отдали. Так и увезли, а он-то чем виноват? Выполнить всё норовил, вот и выполнил. В Каменном Броде иначе обернулось: яровые в конце июня в дудку погнало, а председателя с Николаем Ивановичем на бюро вызвали.
— С властями надо ухо держать востро, — всякий раз приговаривал Артюха, — одно понять непременным образом важно: чего хочет от тебя начальник. Догадался — бей в точку! Завсегда человеком будешь…
Непонятно это Андрону: агроном-то нефедовский вон как старался — сидит! Наши не потрафили — тоже нехорошо. Где же правда? Жить, как Артюха? Сомнительно. Правда-то — она с народом. Не покорился учитель директиве, так уж как небось руки горят у начальника земельного отдела, а взять-то нельзя! А теперь кто же он есть после этого — Евстафий Гордеич? Непонятно.
Видел однажды Андрон на столе у Николая Ивановича конверт, сургучом опечатанный. Написано: «Москва, Кремль, товарищу Сталину». Выходит, немалый спор завязал учитель. Комитет — слово серьезное, как это против комитета единому решиться? Там-то ведь тоже партийцы! Или такой же Артюха мозги остальным затуманил? Да неужто и в партии они есть?
Долго ломал Андрон голову. Не найти ему правильного ответа. Одно ясно, как божий день: если пролезли такие людишки к руководству, не жди от них доброго дела. Один по дурости черт-те чего придумает, другой от зависти перед умным, а третий и по злобе, с умыслом. Это вредительство.
Вредить можно по-разному: делом не удалось — языком. Злее оно другой раз получается. И опять чересседельник припомнился Андрону. За что он тогда исполосовал Улиту? За язык. С умыслом она сбрехнула в тот раз про подол? Едва ли. Какая была корысть наговаривать? Ляпнула сдуру, и всё. Тогда Улита говорила своими словами. А теперь у нее другое…
— А всё-таки спытать надо Нюшку, — проговорил Андрон вслух. — Неужто она?
Случай подвернулся скоро: сама Нюшка пришла на двор бригадира лошадь просить в Константиновку.
— Отец чего не пришел?
— Ехать-то мне надо.
— Чего?
— Железо там оцинкованное в кооперации есть.
— Железо? К чему оно понадобилось?
— Карп Данилович говорит: листа три надо. Мы ведь уже всё приготовили на памятник Верочке. Плиту тесать заново специалиста призвали, кузнец из прутьев решетку сварил. А теперь листового железа надо: тумбочку такую сделали, как в городе на партизанской могиле. Обшить ее только осталось. А надпись в Уфе на заводе делают медными буквами. Это уж Маргарита Васильевна постаралась. Пишет, что скоро приедет.
— Это вы дело удумали. Николай-то Иванович знает?
— Знает, да не про всё.
— Дело, — еще раз проговорил Андрон и тут же отправился на конюшню.
По дороге спросил, не глядя на спутницу:
— Ты чего это Улите про меня сбрехнула?
— Что вы, дядя Андрон? — У Нюшки даже голос сорвался.
— Никого больше не было. Ты да Артюха. А она мне потом такое выложила!..
Андрон только сейчас глянул на Нюшку. Лицо у той в пятнах белых.
— Что вы, дядя Андрон. Слова я ей не сказала!
— Занятно в таком разе…
— А про чего разговор-то? — спросила Нюшка, переводя дух и не переставая моргать часто-часто.
— Да так… Девкам-то оно и слушать про такое неспособно.
— Ох, дядя Андрон, дядя Андрон, — одно и то же повторяла Нюшка, и по тому, как горели ее щеки, как срывался голос, понял Андрон, что подозрения его на Нюшку были напрасны.
Когда Нюшка уселась в телегу, подобрала вожжи, Андрон вывел коня из ворот, боком присел на охапку травы, намереваясь проехать до Ермилова хутора. За хутором издавна пустовал порядочный клин доброй земли, трактористы из МТС под пары его сейчас обрабатывали.
Нюшка молчала до самого поворота за Метелихой, потом проговорила как бы про себя:
— Знали бы вы, дядя Андрон, что мне Улита про счетовода нашего рассказала! Жалко вот, нет на мельнице старого хозяина, спросить не у кого сейчас.
— Про Артюху?
— Про него. Про то, как он человека продал!.. Он и Улиту сбивает, а вы на меня такое…
— Это кого же? — медленно повернулся Андрон к Нюшке. — Кого продал Артюха? Кому?
— Младшего брата Карпа Данилыча, вот кого!
— Постой, постой… А при чем тут Улита?
— А вы сами ее обо всем расспросите. Затыркали бабу…
Остался Андрон на свороте, проводил Нюшку долгим взглядом. Пока шел по лесу, перебирал в памяти далекие смутные годы. Крутился тогда Артюха и нашим и вашим: попробуй теперь разберись! Потом подумал о комсомольцах: насчет памятника — это хорошо. Молодцы, ничего не скажешь. Молодежь растет добрая. Заберет она скоро всё в свои руки, повернее дело по-своему.
Вот он и выруб. У самой дороги трактор стоит, попыхивает синими колечками. Тракторист и парнишка-прицепщик сутулятся у высокого зубчатого колеса. Наседает на них с кулаками костистый, поджарый малый, в расстегнутой, без пояса, косоворотке. Издали слышит Андрон:
— Вы что? На кого вы работаете?! Да за такую работу к стенке вас становить! «Пар мы подымаем!»… А потом за вас заново перепахивать? Заново трудодни начислять? Двадцать сантиметров полагается брать, а у вас?