Глава седьмая
Поезд в Москву прибыл ночью. Андрон переждал, пока освободится от узлов и чемоданов узкий проход между полками, подтянул покрепче кушак на дубленом романовском полушубке, распушил черную бороду с густыми прожилками седины по бокам, прихватил под мышку суму из новой беленой холстины с подорожниками, напеченными Кормилавной. Из вагона, вышел последним. Там его ожидали попутчики Хурмат и еще один татарин из соседнего района; так уж договорились — вместе дорогу в Кремль спрашивать.
На перроне — сутолока. Матовые шары на столбах окутаны морозным паром. Впереди, во всю ширину огромного сводчатого переплетения металлических балок, на которых покоится крыша, откуда-то свисает с добрый полог кумачовая скатерть. Надпись на ней аршинными буквами: «Добро пожаловать, товарищи делегаты! Слава хлеборобам-ударникам!»
— Слава-то слава, а где ночевать? вслух подумал Андрон, задерживаясь под лозунгом. — Встретят, сказывали, да разве тут разберешься, кто, куда и зачем!
От чугунной литой решетки отделилась тоненькая девичья фигурка. До того приплясывала на одной ноге, дула в посиневшие кулачки. Голоском первоклассницы пискнула:
— Вы на съезд, товарищи? Пойдемте, провожу вас к машине!
При слове «товарищи» Андрон приподнял лохматые брови, пригнул несколько набок голову, сверху вниз глянул на вздернутый остренький носик, прогудел миролюбиво:
— Проведи, проведи, птаха — московская жительница. Сама-то не трусишь ночью дорогу домой потерять?
— В Москве, дорогой товарищ, днем и ночью светло одинаково! — ответила «птаха».
— Шустрая ты, одначе! Ну ладно, веди.
Шофёр разговорчивый попался, провез по ночной Москве, называл дома, улицы, возле Кремля проехал и потом уж только остановился у подъезда серого многоэтажного дома с такими высокими дверями, что Андрон отступил на полшага, прежде чем взяться за резную полированную ручку. Шел по широченной мраморной лестнице, стараясь не ступить на ковер; в номере попросил, если есть, принести табуретку, — в кресло сесть не решался: под чехлами всё отутюженными, а кровать пружинная — под шелковым голубым одеялом. Как на такую мужику ложиться?
Татары растерянно озирались, потом один из них — приземистый, крепко сбитый, лет сорока пяти, с курчавой, аккуратно подстриженной бородкой и черными, чуть раскосыми глазами — махнул рукой, широко улыбнулся.
— Ничего, — сказал он, обращаясь к Андрону и обнажая два ряда белых зубов, — теперь мы хозяин! Раньше канюшня валялся, сейчас Николашкин кровать спим! — И быстро-быстро проговорил что-то по-своему Хурмату, прищелкивая языком и всё так же оставляя открытыми крепкие, плотно посаженные зубы.
Хурмат положил в угол у двери котомку с привязанным к ней медным чайником, движением плеч сбросил грубошерстный домотканый чапан. Андрон развернул на столе тряпицу, выложил пироги, кусок сала.
— Садитесь, одначе, — пригласил он соседей по номеру. — Сегодня мое, завтра — ваше. Свинину-то будете есть?
— Теперь всё можно! — весело отозвался татарин с бородкой. — Утыр, инде Хурмат! — распорядился он, кивая медлительному приятелю. — А это как? — И поставил на середину стола нераскупоренную бутылку.
— С дороги оно позволительно по стаканчику, — согласился Андрон. — Не проспать бы только.
— Ничего! — еще раз махнул рукой словоохотливый земляк. — Большой разговор рано не начинают!
Проспать Андрон, конечно, не мог: по извечной мужицкой привычке встал затемно, а делать нечего. И сосед, тот, что постарше, проснулся. Перекинулись парой слов, — томит безделье. Не сговариваясь, потянулись к шапкам.
На улицах дворники подметали панели, мороз пробирался за ворот. Рабочий люд торопился к трамваям. Местами в глухих дворах, по тупикам, в проездах на обжигающем сквозняке, жались друг к другу закутанные в шали женские фигуры.
— Не ахти как завидно рабочий-то класс живет, — в раздумье проговорил Андрон, — за хлебушком очередь. Неужели и карточки всё еще не отменены?
Большой разговор начался во второй половине дня. Пока выписывались пропуска, делегатов по группам провели вдоль кремлевской зубчатой стены, показали мавзолей Ильича. Андрон старался держаться поближе к экскурсоводу, запоминал, что Красная площадь потому так названа, что с давних времен красна Кремлем и собором, и еще красна от пролитой человеческой крови. Сколько непокорных мужицких голов скатывалось здесь по пропитанным густой кровью плахам Лобного места? Тут и вольный донской казак Степан Разин — гроза боярских посадов в городах волжских, и простые стрельцы-ослушники, и другие— без числа и счета. И всё за то, чтобы веками стояла Русь.
У ворот — часовые в тулупах, в островерхих шлемах со звездами. Тускло поблескивает граненая сталь штыков. Строго. Правильно, так и надо. На мужицких костях Кремль построен, — место святое. Развернул Андрон пропуск, часовой прижал штык к седому от инея воротнику, встал по команде «смирно».
Вот и дворец, беломраморный, зал на тысячу мест.
Хотелось Андрону поближе место занять, рассмотреть бы получше руководителей партии и правительства, — спросят ведь, когда домой вернешься, да и самому интересно — такое не каждому выпадает. Не удалась, — когда в зал вошел, до последнего ряда всё занято, пришлось на балкон подниматься.
Посмотрел Андрон в переполненный зал — пиджаки, косынки, полосатые халаты, чекмени, расшитые серебром тюбетейки. Истинно — Всероссийский съезд! Нестройный гул множества языков и наречий. В четвертом ряду увидел своих земляков. Белозубый татарин захватил два места, стоит боком к Андрону, озирается, ищет кого-то взглядом.
«Для меня стул бережет!» — догадался Андрон, но не успел двух шагов сделать, как сверху, откуда-то с потолка, упал металлический голос:
— Товарищи!.. От имени Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков и Рабоче-Крестьянского правительства…
Далеко внизу за столом президиума стоял невысокий и, как показалось Андрону, немного сутулый даже, седеющий человек, с густыми, закинутыми назад волосами, в очках и с бородкой клинышком.
Гул в переполненном зале затихал лесным шелестом, а сверху, по-прежнему от потолка и со стек, срывались и падали четкие, усиленные динамиками слова, гремели под сводами:
— Разрешите приветствовать вас и в вашем лице всё многомиллионное трудовое крестьянство Союза Советских Социалистических Республик — верного и беззаветного сподвижника партии и рабочего класса в борьбе за построение социализма в нашей стране!
Передние ряды как волной подхватило. Пиджаки, домотканые халаты, платки и тюбетейки стоя ответили громом аплодисментов. Где-то внизу, в гуще тесно смеженных плеч, выплеснулся звонкий девичий возглас: «Ленинской партии — слава!» И пошло, покатилось тысячеголосым эхом, падая и пенясь кипучим морским валом:
— Партии слава! Слава!!
«Экая силища! — восхищенно подумал Андрон. — Одно слово — народ!» — А у самого глаза разгорелись, словно сбросил он половину прожитого и в смоляных волосах нет у него серебряных перекрученных нитей; стоял во весь богатырский рост, загораживая проход, и оглушительно хлопал, не в силах остановиться.
Наконец помалу угомонились. Съезд начал свою работу.
На второй день в обеденный перерыв Андрон пришел в зал задолго до заседания. Разговорился с новым соседом из ставропольского колхоза. Об этом колхозе и в докладе упоминалось; дивился Андрон услышанному: до семи килограммов на трудодень там приходится. Это одной пшеницы, да еще кукуруза, яблоки, мясо и молоко! Хотелось получше расспросить живого человека.
Люстры в зале горели не в полный свет, а по углам и совсем темновато было, — только и беседовать по душам, как у себя за столом, когда лампа подвернута. Тихо, спокойно, и мысль оттого не рвется. Не заметили за разговором, что вокруг собралось еще несколько делегатов, стали вспоминать вместе первые годы коллективизации. На Ставропольщине тоже всякое было: и обрезы кулацкие, и поджоги. Не обошлось и без перегибов: наезжали ретивые начальники, лучшие земли отводили под картошку, а она в тех местах совсем не растет; заставляли и в грязь сеять, чтобы похвастать процентами.