А у него, у Хозяина, жизни скоро не будет вообще.
Первую свою ходку в зону Хозяин по молодости перенес тяжело. Знал, что это нужно, знал, что без этого не будет авторитета, но ограда его душила. Он голодным волчьим взглядом смотрел сквозь «колючку» и ушел бы в бега, если бы не старый вор, державший «зону».
Хозяина остановили в самый последний момент, для острастки сломали пару ребер, а потом Каленый долго вправлял молодому мозги.
– Воля не там, – сказал он, махнув рукой в сторону забора, – воля вот тут.
Вор постучал узловатым пальцем по груди.
– Пока она у тебя там, никто у тебя ее не отберет. И «зона» – тоже там. И от нее ты тоже никуда не денешься. Бегай – не бегай… Ни перед кем не гнись, закон помни, слово держи.
Хозяин это запомнил. Но понял все это только к старости. За пределы усадьбы он уже давно не выходил. Он прожил долгую жизнь, и вот теперь снова жил в зоне. И конвоирами у него были старое тело и страх.
Он не боялся смерти. В бога не верил, на загробную жизнь не надеялся. Смерть представлял себе как абсолютный конец. Без боли, без мыслей, без чувств.
Хозяин боялся того, что после его смерти все рухнет. Развалится, рассыплется, разлетится по ветру. Или что еще хуже, начнется свара среди своих. И польется кровь.
Когда Солдат начал свои гастроли в городе, Хозяину вдруг показалось, что это начало краха. Что катастрофа пришла неожиданно и неотвратимо, что он сможет своими глазами увидеть, как рушится все.
И еще показалось, что кто-то специально делает все так, чтобы продемонстрировать ему, Хозяину, его слабость. Били по системе, по шестеркам. Удары наносились по деньгам, по связям, по самолюбию.
Многим казалось, что Солдат просто несется вслепую, нанося удары направо и налево, а Хозяин видел, что все происходить по определенной схеме.
Увидеть во всем происходящем систему мог только Хозяин, а это значило, что все это было предназначено для него как послание.
Хозяин не спал. Он разучился спать очень давно. В этом были свои плюсы. Он мог думать, перепроверять варианты, строить предположения.
И он мог делать это очень хорошо. Когда вдруг, утром первого января стало известно, что группа Солдата уничтожена, в отличие от остальных, Хозяин не стал радоваться. То, что девятнадцатилетний сопляк-дезертир получил пулю в ресторане «Старая крепость» после полутора месяцев беспрерывных убийств, на Хозяина не произвело почти никакого впечатления.
Солдат был исполнителем, шестеркой. Пусть об этом говорят что угодно, но Хозяин знал твердо – для него еще ничего не закончилось. Придет день, или час, и кто-то снова возьмется за него. Кто-то безжалостный и умный. И отлично информированный.
По этому поводу у Хозяина были свои мысли. Он ни с кем ими не делился, даже с Крабом.
С Крабом в первую очередь.
Для всех Краб был правой рукой Хозяина, воплощением его воли и силы. Сам Краб, похоже, с таким своим приближенным к Хозяину положением, пока мирился. Это «пока» Краба было спрятано очень хорошо в исполнительность, в подчеркнутую беспрекословность, но Хозяин редко ошибался в людях.
И Краб очень активно занялся поиском тех, кто уничтожил Солдата и его банду. Слишком активно.
Хозяин не мешал Крабу. Не ограничивал его инициативу, не возражал против кровавых брызг. Краб задумал что-то свое – его право. Хозяин помнит свое. И правая рука не всегда знает, что делает левая.
Хозяин не спал. Он не спал, когда привезли лабуха из «Старой крепости», не спал, когда вернулись Нолик и Кирилл.
Когда, мазнув желтым светом фар по окнам дома, во двор въехала машина Краба, Хозяин тоже не спал. Он сидел в кресле возле окна и думал. У него выстраивался интересный вариант дальнейших событий.
Когда дверь комнаты открылась, вывалив в темноту прямоугольник света, Хозяин никак не отреагировал.
Краб кашлянул. Хозяин немного подождал, и когда Краб набрал в легкие воздуха, чтобы окликнуть его, вдруг спросил:
– Что?
Краб осекся. Еще раз кашлянул.
– Я привез его.
– Кого именно?
– Того, кто в кабаке убрал Солдата.
– Это точно? По моему, его музыкант еще не видел. Или я ошибаюсь?
Краб некоторое время молчал. Зачем так нервничать, подумал Хозяин и улыбнулся.
– Это точно он.
– Кто из них? Их, как мы уже знаем, было двое, если не считать того, кто тоже остался лежать в кабаке.
– Александр Гаврилин, поступил в клинику утром первого января с огнестрельным и резанным ранениями. Внятно ничего не объяснил.
– Там никто ничего внятно не объясняет. И, кстати, мы ведь договаривались, что вывозить его будем только завтра.
– Я решил не рисковать.
– Это очень хорошо, рисковать нам не нужно, – Хозяин снова улыбнулся, Крабу приходилось разговаривать с темной комнатой, не видя лица собеседника. Это не могло не злить его.
– А если это все-таки не он? Как ты это объяснишь людям?
– Это он.
– Я тебе верю. А за остальных – не ручаюсь.
– Я прямо сейчас сведу этого Гаврилина с лабухом. Тот его опознает.
– Может опознает. Может быть. А если нет?
– Это точно он, я отвечаю.
– Тогда вот что, сейчас сведешь их, поговоришь, с лабухом можешь делать все что угодно, – Хозяин задумался, – лабух нам уже не нужен, как я полагаю?
– Не нужен.
– Тогда, если он твоего Гаврилина опознает, ты с ним поработай. Гаврилин мне нужен целый и невредимый, но подготовленный к разговору. Понятно?
– Понятно. А Гаврилина?…
– А с Гаврилиным я после этого хочу поговорить лично. Понятно?
Краб вздохнул.
– Я спросил – понятно?
– Да.
– Ну иди, я пока вздремну.
Краб прикрыл дверь аккуратно, без стука. А ведь нервничает, подумал Хозяин, чего ему так нервничать?
Кровь
Сергей Головин всегда называл себя музыкантом. Он играл музыку, а не лабал ее, даже если десяток раз за вечер приходилось заводить «Пацаны, не стреляйте друг в друга».
Лабухом быть унизительно. Унизительно брать из потных рук мятые купюры. Унизительно, но прожить без этого было трудно.
Деньги – это… Головин никогда не вдавался в философию, но не задумываясь мог ответить, что деньги – это все. Все на свете. И он умел делать деньги, умел правильно выбрать репертуар, умел… Да он все умел, даже притворяться, что не является лабухом.
Когда-то, очень и очень давно, он даже закончил консерваторию. И даже попытался работать в городской филармонии. Ни денег, ни славы это не принесло.
Потом его пригласили сыграть на свадьбе, он согласился и после двух дней беспрерывных «Семь – сорок» и «Цыганочек» несколько обалдело рассматривал деньги, полученные за это.
Потом были еще свадьбы, потом – еще. Потом приятель познакомил его с администратором, вернее, администраторшей ресторана, и Головину удалось убедить ее в том, что именно его группа должна музицировать в кабаке. Процесс убеждения Головин тоже не любил вспоминать. За все нужно платить. В консерватории эту премудрость не преподавали, это Головин понял сам и этому учил часто сменяемых в ансамбле солисток.
Дело, в общем-то, житейское. Появились связи, менялись кабаки, менялся состав ансамбля. Все текло, все вытекало…
Он продолжал обижаться на «лабуха», но не испытывал отвращения к работе под синтезатор. Потихоньку их осталось трое. Деньги стало проще делить. Но их стало меньше. «Старая крепость» никогда не была особенно крутым рестораном, но выбора не было.
Идея Новогоднего представления пришла в голову владельцу кабака, сам он планировал встречать Новый год дома, но остальные получили возможность подработать.
Подохнешь ты в своем кабаке, сказала Головину жена. Головин ушел, хлопнув дверью. Потом, после стрельбы, убийства напарника, бегства через темный парк с толпой обезумевших от страха и от неожиданного спасения посетителей, он долго и сбивчиво все это рассказывал жене. В голове билась мысль – не подох! И эта мысль позволила ему прийти в себя довольно быстро.