Но даже если бы он это и услышал, это не могло остановить его хохота.
Он сошел с ума. Свихнулся, двинулся крышей. Обезумел. Игры, говорите, мать вашу? Отдохните, говорите, Сашенька? Гаврилин попытался отвести взгляд от залитого кровью, кривящегося в жуткой гримасе лица и не смог.
Его словно загипнотизировало безумное лицо лабуха. Музыканта, поправил себя Гаврилин, музыканта.
Когда музыкант узнал его, это Гаврилин сразу понял по выражению лица, внутри словно что-то оборвалось. Все, как говорил волк в мультфильме, баста, карапузики, кончилися танцы. Разом ушло и напряжение, и желание вести борьбу, доставать Краба и изображать из себя крутого хрена.
Просто смотрел на белое лицо музыканта и ждал, когда прозвучит простое и короткое – «Он». И после этого можно будет просто умирать.
Только вряд ли Краб позволит ему просто умереть.
Музыкант все молчал, а в душе Гаврилина снова вдруг начало все стягиваться в узел. Ушел момент, упустил его Краб.
И когда после странной паузы и странных слов музыкант вдруг Гаврилина сдал, тот уже был снова готов к борьбе. Ну и что, что на него указал изуродованный совсем недавно мужик. Что с этого? Поцелуй меня в задницу.
– Настрогайте из него спичек, – сказал Краб двум вошедшим в подвал.
Зачем? Он же все уже сказал, он уже указал на Гаврилина. Правда, сделал он это так, что мороз по коже пробежал не только у Гаврилина. Все в подвале, даже Краб, вздрогнули и попятились от хохочущего музыканта. И удары Краба были всего лишь демонстрацией его страха, ирреального страха перед пророчеством безумного.
И теперь Гаврилин не мог оторвать от него глаз. Вошедшие занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись…
Твою мать, они… Гаврилин почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Тот из пришедших, что был постарше, работал методически, спокойно. Руки его не дрожали и он не отвлекался по сторонам. Второй, обмылок лет двадцати, вел себя так, будто воровал что-то у лежащего на полу.
Время от времени он вздрагивал, нервно косился по сторонам и на своего напарника.
В горле у лежащего клокотало, тело изгибалось, и все в комнате понимали, что это не попытки вырваться, не реакция на боль. Это – смех.
Краб закурил, затянулся и тут же отбросил сигарету в угол.
– Да держи ты его крепче, Нолик, – не выдержал наконец старший, – руки не от туда повырастали!
– Да дергается как… – пожаловался Нолик.
По его лицу стекал пот, но руки были заняты, вытереть было нечем.
Гаврилин видел как капли пота с лица Нолика падают на лицо музыканта и его замутило.
– Голову ему держи.
– Да, – Нолик прижал руки лежащего к полу своими коленями.
– Ну?
– Да кровь тут, – Нолик махнул рукой, испачканной кровью, и алые капли веером ударили в каменную кладку стены.
– Блин, – Краб шарахнулся в сторону, вытирая лицо ладонью, – ты что делаешь?
Нолик совсем запаниковал, развел руки, и музыкант смог приподняться. Он обнял склонившегося над ним и прижался тем, что еще недавно было его лицом, к лицу своего мучителя.
Одного из стоящих возле выхода парней стошнило, он схватился за лицо, метнулся к выходу, сразу за порогом его вырвало.
– Кирилл! – взвыл Нолик.
– Сам знаю, что Кирилл, – сквозь зубы ответил Кирилл, с усилием отдирая от себя руки музыканта. – Держишь ты его или нет?
– Держу.
– Да крепче держи, тварь безрукая.
– Красиво? – неожиданно Краб обернулся к Гаврилину.
Гаврилин не смог ответить ничего. Ничего. Он боролся с комком в горле. Нравится?
– Хочешь, я тебе его глаз подарю? – спросил Краб и не оборачиваясь сказал, чуть повысив голос, – Кирилл, сделай нашему гостю глаз. Тебе правый или левый?
Гаврилин отвел наконец взгляд от крови:
– Зачем?
– Что?
– Зачем вы его так?
– А ты ведь молчал… Как там мой заказ?
– Сейчас, сейчас, – ответил Кирилл и заорал на Нолика, – кожу, кожу отодвинь, мудак.
– Стараются люди, – сказал Краб, вынул из кармана носовой платок и тщательно вытер лицо.
А руки дрожат, отметил автоматически Гаврилин. Дрожат. И вовсе не от возбуждения.
– Зачем вы его? – снова спросил Гаврилин.
– А ты хотел чтобы тебя?
– Вам же не он нужен!
– Нам нужен тот, кто организовал разборку в кабаке.
Нолик взвизгнул.
– Убью, падла, – закричал Кирилл.
– Что там у нас? – спросил Краб.
– Глаз…
– Что ж ты, Кирилл, уже и глаз целым достать не можешь? – с отеческим укором спросил Краб.
Еще один из зрителей метнулся к выходу.
– Не получится мне тебя глазом побаловать, – сказал Краб, наклонившись к самому лицу Гаврилина, – лопнул глазик. А второй вынимать неудобно. Понимаешь, человек с одним вынутым глазом – это ужас. А с двумя – просто инвалид. Ну бог с ним, с глазом.
Краб похлопал Гаврилина по плечу и обернулся к Кириллу:
– Займитесь пальчиками. Молоток в углу. И принесите кто-нибудь тряпку – мастерам утереться.
Гаврилин сглотнул.
– Ты что-то побледнел, – сказал Краб.
Удержаться, подумал Гаврилин. Удержаться.
Отошедший в угол комнаты Нолик вернулся, раздался звук удара, глухой и какой-то скользкий.
– Точнее бей, фраер!
Удар и хруст, как по ветке возле костра.
Еще удар. И не прекращающийся клокочущий звук хохота. Невнятный и от того еще более жуткий.
– Да он же все равно ничего не чувствует! – сказал Гаврилин.
– А это и не важно, – Краб положил руку на плечо Гаврилину, – важно что ты все это чувствуешь. Знаешь, раньше для принцев всяких держали мальчиков для битья. Этих мальчиков били за проступки принцев. И на принцев это сильно действовало. Ты у нас принц?
– Ублюдок.
– Может быть. А ты мне больше ничего не хочешь сказать?
– Сволочь.
– Ногу! – сказал Краб, и через секунду кость громко хрустнула от удара молотка.
– Я это был, в кабаке, оставьте его в покое!
– Кто был с тобой? – спросил Краб.
– Я это был… Я… Я… – стены подвала стремительно раздвинулись, полыхнули черным огнем.
… – я это был, – прошептал Гаврилин.
Он уже не сидел на стуле, щекой он ощущал шершавый бетон, медленно подползала к мозгу боль от ран и от ушибленного лица.
Он упал в обморок. Как последняя девчонка. Как…
– Воды принесите ведерко, – голос Краба откуда то издалека, – вы пока отдохните, ребята.
Краем глаза Гаврилин заметил, как два силуэта выпрямились и отошли к двери.
Краб тоже вышел из подвала.
Гаврилин перевернулся на живот, резануло в боку, но Гаврилин сдержал стон. Нельзя ему сейчас привлекать к себе внимание.
Тошно. Гаврилин пополз. Медленно, чертовски медленно. Успеть.
Рука скользнула по крови. Держаться!
Музыкант был жив. Гаврилин мельком глянул на шевелящиеся губы и тут же отвел взгляд.
Не вышло с глазиком, сказал Краб. Сволочь.
Сволочь.
Молоток они оставили. Оставили инструмент на рабочем месте. Лучше бы нож.
Гаврилин встал на колени, взял в руки молоток. Увесистый кусок металла на крепкой деревянной ручке.
Музыкант что-то прошептал, совершенно невнятно из-за сломанной челюсти и крови.
Гаврилин наклонился к самому его лицу.
– … всех… у… убьет… всех… – он так и не понял услышал это или только примерещилось.
Успеть. Больше он не выдержит. Гаврилин напрягся, попытался набрать в легкие воздуха, но ребра обожгло огнем.
Не тянуть, не тянуть, иначе он этого никогда не успеет сделать.
От двери что-то крикнули. Увидели. Гаврилин взмахнул молотком и ударил. Изо всех сил. Изо всех оставшихся сил.