—Говори, — сказал Викентий, встревожившись.
—Что сейчас делает отец Иеротей?
—Он в церкви, на молитве, как и всегда в этот час, — ответил Викентий.
Огнянов задумался.
—Долго он еще там задержится?
—Обычно он молится до половины четвертого, — это его правило. Теперь два часа. А почему ты спрашиваешь?
—Ты ведь знаешь, где лежат его деньги, не правда ли?
—Знаю. А что?
—Садись, я тебе кое-что скажу. Дьякон сел, не отрывая глаз от гостя.
—Мы во что бы то ни стало должны завтра внести за оружие двести лир. Оружие нам необходимо. Если мы завтра же не вывезем ружей из К., они могут пропасть… Нужно достать деньги. И я обещал товарищам, что достану.
—Как же ты думаешь их достать? — спросил дьякон.
—Мы должны взять деньги у отца Иеротея!
—То есть как? Попросить у него?
—Я этого не сказал. Добровольно он их не отдаст.
—Так как же?
—Я же говорю тебе: мы должны их взять.
—Стало быть, украсть? — воскликнул дьякон.
—Да! Ему деньги не нужны, а народному делу они необходимы. Значит, надо их взять… или украсть, называй, как хочешь.
—Но как же так, Огнянов?.. Пойти на кражу?..
—Да, на кражу… но — священную.
Дьякон растерянно смотрел на Огнянова, Он был безупречно честный человек, и это предложение его ошеломило. Оно привело бы его в негодование, если бы исходило от другого лица. «Кража… священная!» Первый раз в жизни услышал он подобное сочетание слов, и от кого же? От честнейшего человека! Этот Огнянов… теперь он казался еще более загадочным человеком, чем раньше, способным всецело подчинить окружающих своей воле. Викентий и сейчас не мог вырваться из-под власти его страшного обаяния.
—О чем ты думаешь, отче Викентий? — строго спросил Огнянов.
—Ты мне предлагаешь нечто совершенно невозможное. Могу ли я решиться на то, чтобы пойти и, как грабитель, обокрасть своего благодетеля? Это бесчестно, Огнянов!
—По-твоему, освобождение Болгарии — бесчестное дело? — спросил Огнянов, пронизывая его взглядом.
—Нет, честное.
—Следовательно, все пути, ведущие к ее освобождению, тоже честны.
Дьякон понял, что имеет дело с могучим противником, но решил бороться упорно.
—Но ты сам посуди, как могу я обокрасть своего благодетеля, который любит меня, словно родного сына?.. И я должен буду обобрать этого благородного старца, да к тому же еще патриота!.. Нет, при одной мысли об этом вся душа моя негодует… Поставь себя на мое место, и ты поймешь, что такая кража — что-то прямо безбожное!
—Нет, священное!
Дьякон растерянно смотрел на своего собеседника, так спокойно предлагавшего ему пойти на преступление.
—Лучше попросим его, может быть, он сам даст.
—Отец Иеротей — монах, а они не любят расставаться с деньгами.
—Давай все-таки попытаемся! Кто знает? А вдруг даст… — умоляющим голосом настаивал Викентий.
—Если мы станем его просить, придется посвятить его во все подробности нашего дела, а он очень близок с Юрданом Диамандиевым. Всегда заезжает к нему, когда бывает в городе… К тому же я убежден, что он денег не даст; мы зря потратим драгоценное время. Торопись, Викентий!
—Но это же чудовищно! Как я буду завтра в глаза ему глядеть? Ведь когда он узнает, что деньги пропали, — а это он непременно узнает, — подозрение сразу падет на меня. Ведь мне одному известны его тайны…
—А тебе вовсе не нужно ждать, пока он тебя заподозрит, ни тем более смотреть на него, как преступник, — возразил Огнянов.
Дьякон широко раскрыл глаза.
—Как? Ты мне советуешь после кражи бежать?
—Напротив, ты должен завтра утром пасть перед ним на колени и во всем исповедаться… Если он и впрямь такой благородный и преданный народу старец, каким ты его изображаешь он тебя простит. Поверь, ему будет легче забыть о тех лирах, что уже пропали, чем о тех, что еще бренчат у него в сундуке.
Викентий глубоко задумался. Его уже покорили доводы Огнянова, и он начинал понимать, что ему не выйти победителем из этой неравной борьбы.
—Что ж, решаешься, отче Викентий?
—Трудно мне, брат, — ответил дьякон, чуть не плача от волнения.
—Решишься — легче станет.
—Но я никогда не крал!
—И я никогда не убивал. А когда нужда заставила, разом укокошил двоих, как мышей. И заметь, передо мною были два вооруженных зверя.
—Вот именно, оттого-то тебе и было легко; перед тобою были два зверя, а мне придется идти против своего благодетеля, против беззащитного старика, который доверяет мне, как себе самому.