Не успел дьякон произнести эти слова, как его собеседник схватился руками за голову и, болезненно охая, заметался по комнате, как безумный. Казалось, его охватило безнадежное отчаяние. Ничего не понимая, дьякон удивленно смотрел на Кралича.
—Что с тобой, душа моя? Ведь, слава богу, тебе ничто не угрожает! — воскликнул Викентий.
Кралич остановился перед ним, — лицо его было искажено душевной мукой, — и крикнул страстно:
—Не угрожает, говоришь? Легко сказать! — И он ударил себя по лбу. — Что смотришь, Викентий? Не понимаешь? Ах, боже мой, я забыл тебе сказать, что эта куртка была на мне. Вчера в городе какой-то любезный молодой человек показал мне, как пройти к Марко, и подарил мне свою куртку, — ведь я был в лохмотьях. Видно, это и был Соколов. Потом эта куртка попала в руки стражника… В ее карман я переложил из рваного кармана своего пиджака газету «Независимость» и листовку, которую мне дали в одной троянской хижине, когда я там ночевал… Мало того, его еще обвинили в том, что он стрелял в полицейского, а я даже не дотрагивался до револьвера! Ах, проклятые! Теперь понимаешь? Этот человек пострадал из-за меня… Я проклят судьбой, — приношу несчастье тем, кто мне делает добро.
—Да, плохо дело, — горестно проговорил Викентий. — А самое грустное, что ему не поможешь… так уж все сошлось.
Кралич повернулся к нему; лицо его пылало.
—Как это не поможешь? Да разве я допущу, чтобы такой великодушный человек и, как ты сам сказал, хороший патриот погиб из-за меня? Это было бы подлостью!
Дьякон молча смотрел на него.
—Нет, сложу голову, но спасу его!
—Но что же можно сделать? Скажи! Я готов на все! — воскликнул Викентий.
—Я сам его спасу.
—Ты?
—Да, я. Я его спасу… Один я должен и один я могу спасти его! — крикнул в исступлении Кралич и снова заметался по келье; лицо его отражало непоколебимую решимость и отвагу.
—Ты что же, хочешь, чтобы мы напали на тюрьму? Викентий смотрел на него изумленный и даже немного испуганный. «Уж не сошел ли он с ума?» — подумал дьякон.
—Как же ты собираешься спасти доктора? — спросил он.
—Ты не догадываешься?
—Нет.
—Пойду и отдамся в руки властей.
—Как? Сам пойдешь и отдашься?
—А что ж, просить других отвести меня? Послушай, Викентий, я честный человек и не хочу покупать себе жизнь ценой чужих страданий. Не за тем я шел сюда чуть не месяц, чтобы сделать подлость. Если я не могу отдать свою жизнь со славой, то могу пожертвовать ею честно… Понял? Если я сегодня же не отдамся в руки турецких властей и не скажу: «Соколов не виновен; я с ним не знаком; куртку сняли с меня, и листовки мои; опасный человек — я, во всем виноват я. и даже в стражника стрелял я, делайте со мной, что хотите», если я так не скажу, доктор Соколов пропал, особенно раз он не мог или не хотел оправдываться… Скажи, разве есть другой выход?
Дьякон молчал. В глубине своей честной души он понимал, что Кралич прав. Чувство справедливости и человечности требовало от него, чтобы он пожертвовал собой, не дожидаясь, пока ему об этом напомнят. Теперь этот человек казался Викентию еще более достойным и обаятельным, чем раньше. Лицо Кралича светилось тем благородным, ясным, как бы неземным светом, каким озаряет человеческое лицо только истинная доблесть. Правдивые, страстные, проникновенные слова Кралича наполнили сердце Викентия каким-то сладостным торжеством. Дьякону хотелось быть на месте Кралича: тогда он сам сказал бы такие слова и выполнил бы свой долг. Он был так растроган, что глаза его затуманились от слез.
—Покажи мне дорогу в К., — попросил Кралич.
В эту минуту за окном появилась большая косматая голова игумена — в пылу разговора молодые люди не услышали его шагов. Кралич вздрогнул и вопросительно посмотрел на дьякона.
Дьякон выскочил за дверь, отошел с игуменом к перилам галереи и долго с жаром говорил ему что-то, размахивая руками и то и дело поглядывая на окно кельи, в которой его нетерпеливо ждал волновавшийся Кралич.
Когда дверь наконец открылась и в келью вошли Викентий и Натанаил, Кралич шагнул навстречу игумену и нагнулся, чтобы приложиться к его руке.
—Не надо, не целуй, недостоин я этого! — воскликнул игумен, прослезившись, и, обняв Кралича, горячо поцеловал его, как отец сына после долгой разлуки.
VIII. У чорбаджи Юрдана
В этот день старый чорбаджи Юрдан давал обед по случаю семейного торжества. Были приглашены родственники, друзья и единомышленники хозяина.
Юрдан Диамандиев, человек уже в годах, болезненный, хмурый и нервный, принадлежал к числу тех зажиточных болгар, которые опозорили самое слово «чорбаджия». Богатство его росло, многочисленная семья жила в достатке, с его словами считались, но никто его не любил. В молодости он якшался с турками, угнетал и грабил бедняков, поэтому его ненавидели и теперь, хотя он уже не делал да и не мог делать зла. Он во всех отношениях был человек прошлого.