И попросил вызвать одну из проэкзаменованных девочек. У всех точно гора с плеч свалилась. Своим поступком Огнянов вызвал сочувственный и одобрительный гул, привлек к себе все взгляды, завоевал все симпатии. Клевета Хаджи Ровоамы в миг была забыта. Одухотворенное лицо молодого человека, бледное от перенесенных страданий и освещенное смелым взглядом живых глаз, подкупило все сердца. Лица людей прояснились, все вздохнули свободно. Все поняли, что Огнянов нашел выход, и были довольны.
Огнянов спросил девочку то же самое, что спрашивал Стефчов, но вопрос задал в самой простой форме. Девочка ответила. Матери облегченно вздохнули и с благодарностью посмотрели на Огнянова. Его имя, незнакомое и странное, стало передаваться из уст в уста, запечатлеваясь в сердцах.
Вызвали другую девочку. И она ответила вполне удовлетворительно для своего возраста.
И вот все эти дети, напуганные до полусмерти предыдущим экзаменатором, устремили дружеские взгляды на Огнянова. У всех поднялось настроение. Девочки заспорили, кому выходить раньше и отвечать этому доброму дяде, которого они уже успели полюбить.
Рада снова оживилась. Удивленная, до слез растроганная и растерянная, она с благодарностью смотрела на великодушного человека, который помог ей в такую тяжелую минуту. Впервые она встретила теплое, дружеское участие — и со стороны незнакомого человека. Это он-то шпион? Да он сейчас стал ее ангелом-хранителем! Он раздавил Стефчова, как червя. Рада торжествовала; снова воспрянув духом, она гордо и счастливо оглянулась кругом и встретила лишь сочувственные взгляды. Сердце ее забилось от взволнованной признательности, и слезы затуманили ее взор…
Третьей девочке Огнянов задал такой вопрос:
— Райна, ну-ка скажи мне, при каком болгарском царе болгары крестились и стали христианами?
И он ласково, по-дружески заглянул в детские заплаканные глазенки, доверчиво смотревшие на него.
Девочка немного подумала, беззвучно пошевелила губами и выкрикнула чистым, тонким голоском, звонким, как голос жаворонка, поющего по утрам в небе:
— Болгар крестил болгарский царь Борис![37]
— Очень хорошо, молодец, Райна… Теперь скажи мне: кто составил болгарскую азбуку?
Этот вопрос озадачил девочку. Стараясь вспомнить, что нужно ответить, она молча мигала глазками; раскрыла было рот, но так и не решилась произнести ни слова.
Огнянов ей помог:
— Наши буквы, Райна, кто первый их написал?
Глаза у девочки засияли. Райна подняла голую до локтя ручонку и молча показала на Кирилла и Мефодия, которые благосклонно смотрели на нее с иконы.
— Так, так, милая, святые Кирилл и Мефодий, — послышались голоса из передних рядов.
— Умница, Райна! Святые Кирилл и Мефодий да помогут тебе стать царицей, — пробормотал растроганный поп Ставри.
— Отлично, Райна, можешь идти, — ласково проговорил Огнянов.
Сияющая Райна с видом победительницы побежала к матери. Мать обняла ее, прижала к груди и со слезами на глазах осыпала поцелуями.
Огнянов повернулся к главному учителю и возвратил ему учебник.
— Вызовите и нашу Сыбку, сударь, — попросил Огнянова чорбаджи Мичо.
Живая белокурая девочка уже стояла перед Огняновым и кротко смотрела ему в глаза. Немного подумав, он спросил:
— Сыбка, скажи мне, какой царь освободил болгар от греческого рабства?
— От турецкого рабства болгар освободил… — начала было девочка, обмолвившись, но чорбаджи Мичо перебил ее:
— Постой, Сыбка! Ты скажи, родная, какой царь освободил болгар от греческого рабства, а от турецкого ига найдется кому их освободить…
— Что богу угодно, тому и быть, — изрек поп Ставри. Незамысловатый намек чорбаджи Мичо вызвал улыбку сочувствия на лицах большинства присутствующих. Послышался шепот, приглушенный смех. Сыбка звонко крикнула:
— От греческого рабства болгар избавил царь Асен,[38] а от турецкого рабства их избавит русский царь Александр!
Она плохо поняла, что ей сказал отец. После ответа Сыбки весь зал замер.
Недоумение и беспокойство отражались на многих лицах. Все невольно посмотрели на Раду, а та покраснела и в замешательстве опустила глаза. Она тяжело дышала от волнения. Одни смотрели на молодую учительницу с укоризной, другие — с одобрением. Но всем было неловко. Стефчов, еще минуту назад сидевший с убитым видом, снова поднял голову и победоносно оглянулся вокруг. Все знали о его дружбе с беем, о его связях с турками и теперь стремились хоть что-нибудь прочесть на его лице. Общая симпатия к Раде и Огнянову внезапно охладела, смешалась с молчаливым неодобрением. Единомышленники Стефчова громко роптали, злорадствуя, а те из присутствующих, что хорошо относились к учительнице, безмолвствовали. Поп Ставри, тот был сам не свой от тревоги. Старик теперь испугался собственных слов и про себя молился: «Помилуй мя, боже!» Но среди женщин враждебные лагери определились более резко. Хаджи Ровоама, разъяренная тем, что Стефчова только что опозорили при всех, бросала свирепые взгляды на учительницу и Огнянова и что-то громко кричала. Она даже назвала молодого человека «бунтовщиком», забыв о том, что еще недавно выдавала его за турецкого осведомителя… Были и такие, кто не менее громогласно вступались за Раду и Огнянова. Тетка Гинка кричала так, что ее было слышно во всем зале: