Семнадцать.
– А-а-а-аш-ш, – и, сладко выпустив между стиснутых челюстей кончик языка, Оршанна вытянулась на своем ложе, пока тонкие пальчики осторожно смазывали маслом ее шкуру, не пропуская ни малейшего участка. Все же, как ни посмотри, а ссар’иши, «малютки», были на удивление полезны для таких вот деликатных работ: их малый размер позволял быть на удивление аккуратными, поистине смешной вес – невесомыми, а огромные крылья, сейчас сложенные в особый кармашек на спине, не давали толком развиться всей остальной мускулатуре, так что, даже если бы Летунья – над именем для питомицы Оршанна долго не думала – и вздумала бы выкинуть что-то, одного движения хвоста хватило бы, чтобы пришлепнуть наглую мелочь, будто насекомое!
Шестнадцать.
Хотя, пожалуй, это слишком… по-варварски. Ведь достаточно протянуть руку и нащупать у себя на груди, в складках налитой кровью шкуры, вычурно-красивый флакончик, намертво запечатанный и до краев наполненный питательной смесью, в которой, точно крохотная рыбка, плавала Искра – капля застывшего света, изысканнейшая из всех возможных драгоценностей.
Пятнадцать.
И поводок, и намордник, и клеймо собственности, ни на полчешуйки не испортившее замысловатую серебристо-серую вязь, оплетающую хрупкую Летунью с головы до хвоста – Оршанна улыбается расслабленным оскалом черных губ, слегка встряхивая флакончик…
Четырнадцать.
…отчего заключенная в нем Искра вспыхивает ярче, болезненнее…
Тринадцать.
…и Наара вздрагивает всем своим хрупким тельцем – но спустя долю мгновения уже продолжает растирать шкуру Госпожи, стараясь не слышать раздавшегося в замершем воздухе шипящего смешка.
Двенадцать.
Впрочем, она уже привыкла. Семнадцать витков… неужели уже почти восемнадцать, целых три полных года? С тех пор, как ее поймали, время словно перестало течь, как обычно: когда ей казалось, что она вот-вот умрет, звезды ползли по небесам ужасающе медленно, точно разленившиеся черви по нагретому камню, хотя на самом деле она провела в той клетке всего полтора витка… разве что по их окончании чувствовала себя немногим лучше мертвой.
Одиннадцать.
Желание летать – во что бы то ни было подняться в воздух, расправить крылья, ощутить под собой скольжение воздушных потоков – для хааси-та, «небесного народа», было сродни неизбывной страсти, естественной потребности, еще более жестокой, чем жажда или голод, поэтому к тому времени, как Госпожа выкупила ее у прежнего владельца, Наара уже была на грани безумия, вот-вот готовая провалиться в бездну внутреннего кошмара.
Десять.
Летать. Летать. Летать! Она повторяла только это, снова и снова, пока крылья, избитые в кровь о прутья клетки, судорожно трепетали, то и дело порываясь совершить очередной бесполезный взмах, а разум заволокла мутная тьма, отрезающая все видимое, слышимое, чувствуемое – и заставлявшая неудержимую Искру пульсировать еще чаще, еще болезненнее, отчего измученная до глубины души Наара тихонько выла, расцарапывая себе голову…
Девять.
А потом боль ушла. И после удивительно долгого забытья, оставившего по себе легкий привкус горечи на языке, она увидела, что клетки больше нет. Что два нежных серпика Сестер заливают ее своим тихим светом, и звезды шепчутся между собой, призывая в царство изначальных песен. Ее ноздри щекотали болотные ветра, переполненные запахами, неведомыми жителям Кольца, чьи прекрасные склоны восставали из дымки на горизонте – о, как сильно она хотела к ним вернуться! Как яростно взмахнула освобожденными крыльями, срываясь в долгожданный полет – быстрее, сильнее, выше!
Тогда она поверила, что и вправду свободна. Ни прутьев, не цепей! Только небо, крылья, ветер!..
Восемь.
А вместо этого – пронзившая ее невыносимая боль! – словно бы чьи-то глумливые пальцы вцепились в ее плоть, ломали кости! – и только-только собиравшаяся радостно запеть хааси поперхнулась невнятным хрипом, запнувшись на середине взмаха и неуклюже рухнув вниз, скручиваясь клубком. Лишь предусмотрительно растянутые Гнездом (естественно, по личной просьбе Госпожи) шляпки грибов-симбионтов, обычно используемые в качестве навесов от дождя, не позволили упавшему с небес хрупкому тельцу разбиться вдребезги… однако на следующий день, когда Наара очнулась и увидела хозяйку, небрежно поигрывающую флакончиком с Искрой – с ее живой, пульсирующей Искрой! – внутри, она впервые от всего сердца пожелала себе умереть.