Тучи рассеивались, и пятна расползались во все стороны, будто на промокательной бумаге. Солнце припекало. В такие дни работать было особенно весело.
Однажды в кабине по-хозяйски расположился Лерман. Он то и дело включал радиопередатчик и, прижимая к шее ремешки с ларингофонами, твердил:
— Алмаз, я Заря. Алмаз, я Заря. Проверим еще разок. Как меня слышите? Даю настройку. Раз, два, три, четыре… Как меня слышите? Прием, прием.
— Пожалуйста, побыстрее, — просил воздушного стрелка Мокрушин. — Аккумулятор посадить можно.
— А ты будь настойчивее, — посоветовал я механику, видя, как трудно ему быть хозяином на самолете. — Ну-ка, скомандуй, чтоб послышался металл в голосе.
Механик махнул рукой и отошел в сторону.
И все-таки у меня складывалось о нем хорошее мнение. Он снял поддон, эту труднодоступную часть мотора, не поднимая двигатель с моторамы. Это вдвое ускорило работу. Теперь по методу Мокрушина работали все поддонщики. «С выдумкой парень, — решил я. — Вот только робок немного. А может быть, просто стесняется».
На соседнем самолете «стаскивался» мотор. Майор Сливко крутил ручку подъемной лебедки. Делал он это без всякого энтузиазма и все вытирал со лба пот.
Мне вспомнилось недавнее комсомольское собрание, на котором обсуждалось, как быстрее подготовить самолеты к эксплуатации.
Собрание было бурным. Высказывали много разных суждений, спорили. Когда поднимался шум, председатель Лерман вставал со стула, молча качал головой и выразительно морщился. Примерно то же делал в подобных случаях подполковник Семенихин. Я взял слово:
— Надо, чтобы весь летный состав участвовал в подготовительных работах. Я предлагаю просить об этом командование.
Кое-кому мое предложение не понравилось. «Достаточно того, — говорили они, — что мы проверим работу своих механиков».
Но технический персонал, которого на собрании было большинство, меня поддержал. Когда я возвращался на свое место, старшина Герасимов схватил мою руку и крепко сжал.
А сегодня утром майор Сливко сказал мне, перекатывая из одного угла рта в другой папиросу:
— Эх, старик, зачем ты лезешь, куда тебя не просят? Карьеру летчики делают в небе.
Когда Сливко тянул ручку лебедки на себя, меховая куртка распахивалась на его широкой груди. Видны были орденские колодки. Мне было немного стыдно перед ним за свое выступление на собрании.
Ударили в рельс. Техники, гремя тяжелыми сапогами по плоскостям, заспешили к курилке. Там уже вывесили экстренный номер «Боевого листка».
— А здорово дали ему по закрылкам! — смеялись техники над карикатурой на Брякина.
Его «пропечатали» за то, что он, проходя мимо машины Сливко, взял из сумки несколько ходовых ключей. Абдурахмандинов хватился пропажи, обегал все самолеты и по каким-то одному ему известным приметам нашел свои ключи.
— Верни, что взял. Вор несчастный! — закричал он на весь аэродром.
Бледнея, Брякин сжал кулаки и зловеще зашипел, подступая к Абдурахмандинову:
— Испарись, пока я не взял тебя за храпец. Хочешь?
Тот отпрянул в сторону.
Я подбежал и схватил Брякина за руку.
— Прекратите сейчас же! — голос у меня сорвался на мальчишеский фальцет.
— Зря вы, товарищ лейтенант, — примирительно заговорил Брякин. — У него таких ключей по три комплекта, а у нас ни одного. Разве это порядок?
— А брать чужие ключи порядок?
— Тоже не порядок. Так ведь он в авиации существует со времен братьев Райт. Как только один брат поднялся в воздух, другой, значит, стащил у него отвертку.
Наблюдавшие за нами сержанты рассмеялись.
— Не паясничайте, Брякин! — неожиданно для себя закричал я. — Как вы смеете!
В это время к мотористу подошел Сливко.
— Слушай, Брякин, еще слово — сейчас же отправлю на гауптвахту. Ясно? — Весь вид майора говорил: «Вот, лейтенант, как надо обращаться с подчиненными».
Брякин шмыгнул носом и отошел.
— Чтоб больше, старик, этого не было, — сказал Сливко мне вполголоса. — Надо же, черт бы побрал, уважать себя, раз носишь мундир офицера.
Злость и на себя, и на Брякина испытывал я, подходя к «Боевому листку». Навстречу мне бежал Лерман.
— Я лично называю это кощунством! — закричал он. — Этот человек систематически подводит нас. Он погубит весь наш экипаж.
В ту минуту я был согласен с Лерманом.
— Сорняк нужно вырывать с корнем! — свирепствовал старший сержант.
«Вот именно, вот именно, — думал я. — Нельзя смотреть на это сквозь пальцы. Какой я, к черту, командир, тюфяк я. Надо быть решительным, как Сливко».