— Личные дела?! Какие это?
— Когда будете жениться, поймете, — весело ответил капитан и положил телефонную трубку.
Сливко женится!.. Ну почему так несправедливо все! Ведь он не любит ее так, как люблю я…
Весь день я ходил по городу и думал, думал о Люсе. Поздно вечером я обнаружил, что нахожусь неподалеку от ее дома. Ноги, помимо воли, несли меня все ближе к знакомым воротам.
Окна в доме были ярко освещены, доносилась музыка, смех. На какое-то мгновение на узорчатой шторе возникла тень Людмилы. Закинув кверху тонкие руки, так что хорошо обрисовалась ее маленькая грудь, Люся поправила пышные волосы. Потом к ней приблизилась другая тень, с погонами на плечах, и загородила ее. Хотелось схватить кирпич и запустить в окно.
«Не сходи с ума, — сказал я себе. — Этим ничего не добьешься. Надо же быть мужчиной!»
В ту же ночь я собрался, написал Сливко открытку и уехал из города.
Лишившись самолета, потеряв механика, распростившись с девушкой, я всецело доверился Кобадзе.
— Слова-то какие подобрал: лишился, потерял, распростился, — сказал капитан и поморщился, словно микстуру выпил.
Наш разговор происходил на крутом песчаном берегу речушки, которую на все лады расхваливал Лерман. Мы сидели с заброшенными в воду удочками и ждали, когда клюнет рыба.
— К сожалению, за этими словами большой смысл, — обреченно сказал я.
— Ни черта за ними нет. Абсолютно. Ты еще посмеешься над ними и над собой тоже. Кстати, труд — это, милейший, панацея от всех зол.
— Летный труд, видно, не для меня. — Говоря это, я не рисовался. Все чаще я спрашивал себя, правильно ли поступил, сделавшись военным. Не лучше ли было послушаться отца и стать кузнецом?
— Брось, брось говорить ерунду. — Кобадзе вскочил. — Меня что в тебе привлекло — твоя страсть, задор твой! — Кобадзе достал трубку и папиросы — он всегда набивал ее табаком из папирос. — А теперь вдруг ты заговорил по-другому. Будто выгорело в тебе все!
— Да нет, не выгорело. Просто мне кажется… ну, я сомневаюсь. Ты же сам, Гиви, говорил, что я кузнец, а не летчик.
— Ну, говорил. И сейчас скажу, если плохо будешь летать. А впрочем, не хочу я с тобой разговаривать, — Кобадзе отвернулся, но все же продолжал говорить: — Слабак ты. Выходит, встретился с трудностями и раскис. Ты что же — думал, в жизни будут одни пироги да пышки? Ах, черт возьми! Неужели тебя не задевает, что все молодые летчики уже вылетели в закрытой кабине? Скоро начнут полеты в облаках. Тебе нужно догонять. Или ты болен? — Озорно сверкнув глазами, капитан усмехнулся. Так он делал, когда ждал возражения или хотел, чтобы ему возразили. — Можно, конечно, и повременить, только догонишь ли тогда?
Из березовой поросли выпорхнула стайка рябчиков. Тесно прижавшись друг к другу, птицы взвились в светло-сиреневое небо, очертили ломаную дугу и сейчас же камнем упали на отбежавшую от своих сестер березку.
«Хорошо здесь! — впервые подумал. — Вольготно, как дома».
— Ты мне как-то письмо дружка показывал, — продолжал Кобадзе, — того, который взводом командует. Не верю я! Не пойдут солдаты в огонь и в воду за тем, кто их гавриками считает. Но я хочу другое сказать. Ты командуешь младшими командирами, грамотными специалистами. Они имеют дело едва ли не с самой сложной техникой и знают ее основательно. Каждому из них можно доверить целое отделение. Вот теперь и прикинь — отстал ты от дружка или рукой ему машешь?
Я уже решился сказать капитану, что готов с завтрашнего же дня приступить к полетам, но Кобадзе поднял руку:
— Сматывай удочки и иди получай в оперативном отделе топографические карты. Я их отложил — писарь знает. А вон там, в березнячке, приклеена немая карта нового района полетов. Пока она не заговорит твоими прекрасными устами, о полетах и не мечтай. Определенно.
— Разрешите завтра сдать зачеты по чтению немой карты? — спросил я, приложив руку к козырьку.
Кобадзе усмехнулся. Как я любил его дружески-насмешливую улыбку!
— Нельзя, товарищ Простин, бросаться из одной крайности в другую. А впрочем, такой разговор мне больше нравится.
Не знаю, сумел бы я осилить немую карту, если б не подполковник Семенихин.
— Поддается? — спросил он, подойдя.
— С трудом, товарищ подполковник. Очень уж мало на ней характерных ориентиров. Вся надежда на железную дорогу, если заблудишься.
— Надежда верная, — сказал он. — А ну-ка, восстановите по памяти карту.
Я провел на листе бумаги несколько ломаных линий, нарисовал зеленое облако, что должно было обозначать лесной массив… и ничего больше припомнить я не мог.