На следующий день члены рейдовой бригады — двадцать человек, — разделившись на группы, разошлись по стоянкам. Я вошел в группу Герасимова, который вызвался помочь комсомольцам.
— Вот что, братцы-товарищи, — сказал Герасимов, остановившись у самолета, который был временно закреплен за мной. — На машине вроде бы промывали масло- и бензотрубопроводы. Сейчас уточним. — Он похлопал по ноге, торчащей из фюзеляжного люка, и оттуда выбрался долговязый сержант.
— Принеси-ка формуляры, — распорядился Герасимов.
Несколько минут он тщательно просматривал их, высчитывал, сколько часов осталось работать мотору до регламента.
— Так вот, братцы, — обратился он к нам, — надо в первую очередь проверить места соединений трубопроводов. Один человек осматривает верх мотора, другой — низ, двое — с боков. Я проверю контровку самолетных тяг и тросов.
Самолет облепили со всех сторон. Глухо загремели по трапу сапоги, захлопали бронелюки.
— Вот здесь, на маслосистеме, петрофлекс нужно бы заменить, — слышалось сверху.
Герасимов поднимался по стремянке и заглядывал, сгибаясь крючком, в развал блоков.
— Хомуты водосистемы надо подтянуть! — доносилось снизу.
И механик устремлялся вниз.
Дефектов на моем самолете нашли немного, меньше, чем на других. Но я сказал механику:
— Плохо мы за машиной смотрим. Придет из отпуска твой командир, не похвалит.
— Похвалит, — возразил тот с простодушной улыбкой. — Скажет, что вам можно доверить машину, вот увидите.
— Ой, ли.
— Конечно. Никто еще так не муштровал меня, как вы.
— Что поделаешь, кто ожегся на молоке, дует на воду.
Мы рассмеялись.
В последнюю очередь проверяли машину Сливко. Когда шли к стоянке его самолета, кто-то сказал:
— Ну, у Шплинта все зашплинтовано. Напрасно время потеряем да без ужина останемся. Сегодня — галушки.
— Не останемся, — успокоил Герасимов. — А проверить Абдурахмандинова не вредно. У него и поучиться есть чему.
Механики засмеялись:
— Кукиш свой он и то не покажет. Побоится, скопируем.
Абдурахмандинов встретил нас с удивлением на лице, притворился, будто ничего не знает о рейдовой бригаде, но мы-то поняли, что он готовился к встрече: площадка была присыпана свежим песком, самолет, недавно протертый смесью бензина с маслом, блестел, как зеркало. На моторе, кабине, колесах, на пушках и пулеметах были чехлы с яркими красными флажками. Флажки постоянно напоминали Абдурахмандинову о том, что чехлы не сняты и выпускать машину в полет нельзя. Я знал: флажки сделали ему в какой-то швейной мастерской, и он очень гордится своим знакомством с этой сугубо гражданской организацией.
Уже через пять минут мы смущенно переглядывались, чувствуя себя здесь совершенно лишними: на самолете был полный порядок.
— Что ж, братцы-товарищи, так и запишем, — сказал Герасимов, доставая засаленный блокнот. — Запишем в назиданье другим.
— И будем есть холодные галушки, — проговорил кто-то нарочито обиженно.
Всем сделалось весело.
— Да, послушай-ка, Мустафа, — обратился Герасимов к Шплинту, — что это у тебя за хомутики на трубопроводах?
— А что? — насторожился механик.
— Так просто. Хорошие хомутики.
— Сам сделал!
Герасимов удовлетворенно хмыкнул, а уходя, сказал, хмуря косматые брови:
— Насчет хомутиков напиши заявление председателю комиссии по изобретательству. Или порядка не знаешь? Дело стоит поощрения.
Ужин уже кончался, когда я пришел в столовую. Вкусно пахло жареной рыбой. Летчики встретили меня веселыми возгласами:
— Давай со свежими силенками!
Заядлые рыболовы Шатунов и Лобанов угощали рыбой товарищей. Я не заставил себя упрашивать.
— Вот рубает, так рубает! Смотри, центровка в полете нарушится! — подшучивали летчики.
Кобадзе весело смеялся. И вдруг сказал:
— Там у палатки Брякин тебя ждет. С вечерним поездом прикатил.
Я вскочил. «Неужели что-нибудь с самолетом?» Побежал к белевшей в сумраке палатке. Брякин в непомерно раздутых галифе, щелкнув каблуками, доложил торжественно:
— Товарищ лейтенант, самолет и мотор полностью восстановлены. Машина к боевым действиям готова.
— Хорошо, — сказал я как можно спокойнее. А хотелось броситься ему на шею. — Молодец, не подвел! — Ну, рассказывай все подробно.
Брякин усмехнулся плутовато и передал мне книгу в сером дермантиновом переплете.
Я увидел на титульном листе буквы «Л. Н.», написанные моей рукой. Это был философский словарь, который я подарил Людмиле в первомайский вечер. Она возвращала его.