Бомбить должны были железнодорожную станцию Гжатск. Летели под облаками, но перед самой целью облака кончились. Вот уже виден городок Гжатск. Впереди пересекающимся курсом очень близко прошел немецкий истребитель ME-109. Я его видел впервые. Штурман Рогозин возился с прицелом, но, заметив истребитель, бросился к носовому пулемету и открыл огонь. Открыл огонь и Вася с турельного пулемета. Ударили по врагу огненными трассами и другие самолеты. Показался второй истребитель. Он прошел тем же курсом, что и первый, и по нему тоже стреляли. Всё это было для меня ново, но я следил за своим ведущим, повторял все его маневры.
Ведущий не дрогнул. Это успокоило меня. Но на всякий случай я сократил дистанцию — буквально «прилип» к нему.
Истребители больше не показывались. Мы приближались к цели. Заговорила зенитная артиллерия противника. В воздух полетели разноцветные «бусы» — мелкокалиберная артиллерия стреляла трассирующими снарядами, ведь мы летели на малой высоте, всего 800 метров. Нас всё плотней окружали комки дыма, похожие на головки одуванчиков. Вот и цель. Бомбы сброшены, мы разворачиваемся плотным строем и уходим.
По-прежнему бьют зенитки. Кругом рвутся снаряды. Страшновато, в груди холодеет, но впереди уверенно скользит самолет Краснухина и хладнокровие друга ободряет меня. Не знаю, как бы я себя чувствовал и как держался, будь в этой обстановке один.
Цель позади. Опасность миновала, и я почувствовал себя другим человеком. Появилась уверенность в своих силах и, самое главное, произошла разрядка того огромного нервного напряжения, в котором я находился многие дни и недели.
Мне не терпелось услышать мнение Саши, и едва мы ступили на заснеженное поле аэродрома, я спросил:
— Ну, как?
— Плохо, — ответил Саша.
Я сник.
— Ну что вы, ей-богу, прилипли ко мне оба, как на параде. При встрече с истребителями плотный строй — плотный огонь, это правильно, а когда бьют зенитки, идти плотным строем уже ни к чему: одним снарядом могут поразить всех. — Саша помолчал и добавил: — А в общем, молодцы. Получилось неплохо, цель поражена. А тебя, Степан, поздравляю. Зенитчики били, должен сказать, очень крепко, так что ты получил настоящее боевое крещение.
Я был счастлив. Хотелось петь или кричать что-то восторженное. И еще я был горд тем, что в этот первый бой меня вёл мой лучший друг Саша Краснухин. Для нашей дружбы это было символично.
Итак, я добился своего. Я — боевой летчик, теперь только бы не подкачать. Взволнованный до глубины души, я сразу же после полёта поделился своей радостью в письме к семье, которая находилась в эвакуации в Челябинской области. А вскоре боевые вылеты стали для меня буднями.
Полёты строем практиковались не часто из-за низкой облачности, и уже на следующий день на ту же цель самолеты летели в одиночку. Противник тоже не дремал. Несколько наших налётов на Гжатск заставили его усилить оборону. На третий или четвертый день при подлёте к цели мы встретили мощный заградительный огонь. Ложась на боевой курс, я увидел дыру на правом крыле, затем снаряд разорвался в хвосте. После сбрасывания бомб последовало еще два попадания — в кабину штурмана и в кабину стрелков.
Наши штурманы для удобства работы отказались от парашютов, подвешенных на груди, и носили их сзади, как летчики. Снаряд разорвался у Рогозина под сиденьем, и все осколки застряли в парашюте, а один угодил в правую педаль ножного управления; педаль не пробило, по сильно выгнуло в мою сторону и тем самым «осушило» мне ногу. Нога одеревенела, и я долго не мог понять, цела ли она вообще.
В кабине стрелков имеется броневой фартук, но ноги почти до колен не защищены, и у обоих стрелков осколками оборвало унты и штанины комбинезонов, сами же они не получили ни царапины. В таком состоянии мы вышли из боя.
Жизненные центры самолета не были повреждены, и мы тихонько, не прибегая к какому-либо маневрированию, ушли домой.
Зрелище было оригинальное: самолет в дырах, висят оборванные тросы, экипаж в лохмотьях, но., цел-целёхонек. Нам и смешно было, и в то же время нас наполняло какое-то чувство гордости — побывали в настоящем сражении.
Прибыл полковник Новодранов, посмотрел на наш «видок». Мы думали, будет разнос, но он сказал: «Ну вот, старина, это твое настоящее боевое крещение. Считай, что ты в рубашке родился. На первый раз сойдет, а на будущее учти: на рожон не лезть и в азарт не входить».
И действительно, экипаж в рубашке родился: снаряды так искромсали самолет, парашют, одежду — а у людей ни одной царапины. Но слова командира врезались мне в память: «На рожон не лезть и в азарт не входить».