Уезжали многие. Например, соседи Мальцевых по подъезду, семья Арсеньевых. С их сыном, Толиком, который был на пару лет младше, Костя ходил в одну школу, но близкими друзьями они не стали, а вот их родители общались довольно тесно. В те тревожные дни они иногда собирались у Мальцевых на кухне и всерьёз обсуждали необходимость бежать, пока есть возможность.
- Бежать надо, Михалыч, бежать, - настойчиво убеждал Костиного отца сосед, - а то перебьют нас всех прямо здесь, и пикнуть не успеем. Или, в лучшем случае, придётся в одних трусах уматывать, а так хоть продать квартиры успеем, чтобы не совсем с пустыми руками уезжать.
В этих словах было много справедливого. Да, подходил тот момент, когда нужно было что-то решать, определяться. Если уезжать, так уезжать, и продавать всё, пока есть возможность. Потом её уже не будет. Во-первых, банально не успеют, во-вторых, когда ситуация обострится донельзя, жильё уже будет стоить копейки, и даже за них попробуй продай.
Отец на словах вроде соглашался – дескать, да, плохи дела, надо ехать, - но как-то вяло, через силу, и никаких реальных приготовлений к отъезду не делал. Мать во время подобных разговоров обыкновенно либо поддакивала мужу, либо горестно вздыхала, а чаще вовсе молчала. Возможно, она и думала иначе, но, привыкшая во всём слушаться отца, не смела ему перечить.
Костя, давно решивший уехать – правда, по другим причинам – в этих дискуссиях не участвовал, но был уверен, что его родители, прикипевшие к тувинской земле, уезжать не хотят. Только если уж совсем припрёт. Да особо и некуда было им уезжать – оба они в своё время приехали откуда-то с Алтая, где к началу 90-х у них не осталось ни родственников, ни знакомых.
Потом, через некоторое время, волна межнациональных напрягов спала, и жизнь вошла в более-менее спокойное русло. Но прежней она не стала, да и не могла стать. Всё вокруг сильно изменилось, даже чисто визуально. Если раньше большинство населения Кызыла составляли русские, а тувинцы были в меньшинстве, то теперь стало наоборот. На улицах, в общественных местах русский язык стал редкостью – его почти полностью вытеснил тувинский. В том числе отчасти и в школах, где учителей всё чаще называли на тувинский манер башкы.
Если говорить о языке, то в советские годы такой проблемы в принципе не существовало, хотя Костя, с детства отличавшийся любознательностью, пытался учить этот, казалось бы, особо не нужный ему язык. А однажды, классе в девятом, даже попробовал написать в школьную газету сочинение на тувинском языке под заглавием «Мээң бирги башкы» («Мой первый учитель») про свою первую учительницу Галину Александровну. Потом, правда, бросил эту затею и написал по-русски. А вот в конце 80-х-начале 90-х тувинский национализм обрёл довольно много сторонников, подогреваемых товарищами вроде Бичелдея, на многолюдных митингах произносившего пламенные речи на тувинском языке. Ситуация тогда была шаткой, неопределённой, и какое-то время даже всерьёз поговаривали о выходе Тувы из состава России. Впрочем, потом страсти поутихли, всё это сошло на нет, и сегодня de jure Тува – такой же российский регион, как и все остальные, а вот de facto, т.е. духовно, ментально – как кажется, не совсем. По крайней мере, так кажется многим, кто впервые посещает Туву или приезжает туда редко, раз в несколько лет.
Да, за последние тридцать лет из Тувы вообще и Кызыла в частности уехали многие. Причины у всех были разные. Кто-то – наверное, большинство – банально спасали свои жизни. Кто-то, как Костя, уехал просто потому, что в маленьком провинциальном Кызыле ему было тесно и скучно. Хотелось, душа требовала чего-то другого, более широкого и масштабного. Конечно, ему и его семье в то время тоже грозила реальная опасность, но тогда этот фактор не был для Кости решающим. Да, тогда в Кызыле было опасно, но это всё-таки был не Чикаго 20-х годов, и выжить там было вполне реально. Много было и таких, кто более-менее благополучно пережил самые тяжёлые времена и вроде бы не собирался уезжать, а потом, в уже относительно спокойное время, когда самое страшное было позади, неожиданно срывался, внезапно осознав, что «в этой дыре никаких перспектив нет». В общем, истории были разные, и под один знаменатель всех подгонять было бы неправильно. Как и осуждать кого-то за сделанный им выбор. А именно это осуждение Костя нет-нет да и чувствовал во время своих краткосрочных и не слишком частых визитов на малую Родину. Нет, в открытую его никто не упрекал, не называл дезертиром, предателем, ренегатом или ещё как-то в том же духе, но всё же какими-то едва уловимыми намёками и родители, и бывшие одноклассники давали понять, что поступок Кости они как минимум не одобряют. Сам Костя это видел, чувствовал, но упорно делал вид, что не видит и не чувствует. Ну а зачем лишний раз ссориться, что-то выяснять? Глупо ведь. Себя он виноватым не чувствовал, и не клеймил позором даже тех, кто уехал не в начале 90-х, а много позже. В конце концов, человек ищет, где лучше, а Тува, откровенно говоря, далеко не самое лучшее место на Земле.