Она почувствовала, как его рука соскользнула с ее руки, и он вопросительно промямлил:
— Вы не… это?..
— Лесбиянка?
Он кивнул.
— Нет. Хотя я люблю экспериментировать и у меня есть несколько опытов в этой области. Вас это шокирует?
Это было заметно. Потянувшись за своим бокалом, он озадаченно начал:
— Но… если бы вы смогли иметь дело с мужчиной…
— Смогу в свое время, — отрезала Шэрон. — Я побывала с несколькими мужчинами. Каждый раз мы оставались довольны друг другом. Вы меня понимаете? Они даже проникали в меня, но несколько иным способом, но очень эффективным. Так что я не лесбиянка и отнюдь не фригидна. Со мной все нормально в сексуальном смысле. Просто я пока держусь за то, что может однажды оказаться значительной ценностью для моего избранника.
Рауль допил свое шампанское и поставил бокал на стол.
— Американские женщины! Просто кошмар!
— В моем возрасте это простительно, — заметила Шэрон и нарочно склонилась к нему, понимая, что ее грудь выразительно очертится при движении. От скользящего ощущения ткани на теле ее соски напряглись и заметно выступили.
— Почему бы вам не попробовать ваше подъемное устройство на ком-нибудь более благосклонно расположенном?
С трудом пытаясь скрыть свое разочарование, Рауль встал и по-европейски сдержанно поклонился. Шэрон слегка пожала его пальцы на прощанье.
— Мне жаль вас, Шэрон Касс, — произнес он.
Она улыбнулась с едва заметной насмешкой в глазах.
— Мне жаль вас, Рауль. Вы знаете, чего вам хочется, но вам этого никогда не получить.
— Не совсем так, моя дорогая.
— Так, Рауль. Я бы оторвала тебе все причиндалы, попробуй ты только коснуться меня. В мои тридцать два года я дружу со спортом. Как я уже говорила, я знаю много приемов… и даже этот.
Он благородно удалился. «Несмотря на то что рухнули все его воззрения, — подумала она, — выдержка ему не изменила».
Сегодня ночью он положит рядом с собой под шелковые простыни какую-нибудь женщину и его будут грызть сомнения, не подрастерял ли он свое мастерство. В результате он окажется не на своей обычной высоте и назавтра его начнет снедать беспокойство. Он наверняка опять попытается сразиться с ней. И снова проиграет. Вот с этого момента и начнется падение. Как на большом графике доходов, что висит за спиной Кейбла в его кабинете.
— Неужто оторвала бы?
Голос был странный, грубоватый, с необычным выговором, который Шэрон не удалось определить. Как будто говорил бруклинский мужлан, нарочно старающийся скрыть свое умение выражаться литературно. Обернувшись, Шэрон взглянула на спросившего и улыбнулась — настолько он выпадал из этого сборища. Во-первых, он слишком широк в плечах и груди, а во-вторых, у него слишком короткие волосы, так называемая стрижка бобриком. На нем был новый черный костюм, но фасон из других времен. Похоже, что он раз и навсегда выбрал один стиль и ему ровным счетом наплевать на то, как одевается его окружение. «Он похож на орла», — подумала она.
Неожиданно Шэрон представила себя опять стоящей перед зеркалом и почувствовала, как нежные светлые волоски встают у нее на руках, а плечи начинает покалывать. Мышцы живота непроизвольно сократились, выжимая из нее влагу, а далекий внутренний голос повторял: «Какое странное, странное чувство». А она ответила: «Детские глупости. Этого никогда не может случиться».
— Это верно?
— Не составило бы большого труда.
— Ну, ты его прямо размазала по стенке.
— Не ожидала, что меня подслушивают.
— Да я ни за какие коврижки не пропущу подобную сценку. Вначале я даже позавидовал, как он подъезжает. Пока ты его не разделала. А ты на самом деле говорила правду?
Шэрон как-то странно засмеялась:
— Да, правду.
— И насчет девственницы?
— Что тут необычного?
Теперь улыбнулся он, пожав плечами и поднимая за нее бокал.
— Звучит дико, но дело хозяйское.
— А какое у вас дело, мистер…?
— Келли. А зовут меня Догерон, проще Дог, я не обижаюсь.
Вот оно и случилось. Так быстро и стремительно, что она даже не успела подготовиться. Как взрыв бомбы, всколыхнувший весь мир, еще секунду назад безмятежный и мирный. Как бездна, разверзтая у ваших ног, которой закончилась прогулка по красивой тропинке, окаймленной цветами, счастьем и довольством.
Ее удержали дисциплина и самоограничение, генетически выработанные бесконечной битвой полов и превратившиеся в защитную броню слов и правил поведения. И всегда эта беспокойная мысль… не ошиблась ли она. Вполне возможно.