– Народ решает…
– Да, Давиан. Он золото и бриллиант Директории Коммун, ибо вся деятельность Партии крутится вокруг него.
– Но ведь люди наверху не знают, что тут творится, – выдавил Давиан. – Им не говорят о сложившемся здесь укладе. Как они могут тут что-то направлять?
– Всё во благо народа! – резко и громко бросил фразу Ирэ. – Партия лишь воплощает то, что желает видеть народ и прячет от него то, чего он не захочет зреть.
– Это вообще, как? – нахмурил брови Давиан.
– Вот представь себе, что сказали бы народу страны наши великой, что рядом есть те, кто живёт не как они. Ты можешь представить, насколько был бы силён гнев общественный? Они бы сюда ломанулись легионами разъярённой толпы, только бы установить праведное правление и полились реки крови, ведь наш народ праведный не желает зреть и мириться с тем, что есть люди, живущие
«Это не праведность… это тупое дикарство»
– Так, а как это связано с лекарством? Оберегаете и оберегаете, это хорошо, но почему запрещено оказывать помощь?
– Так установил народ. Как там писалось… ах, вспомнил «Народ праведный говорит – не помогай медикаментом тому, кто не похож на нас, сильных в совокупности равных. Ни классам, ни проповедующим идеалы семейной жизни, ни врагам Директории Коммун, никому либо, кто не разделяет того во что верит народ».
– Ах…
– Да, Давиан. Всё так и есть, я не могу преступить народного повеления и то, что сделал это ты, сильно меня оскорбило.
«Народ наверху не знает, что тут творится, но уже, заранее решил, что не таким как он, помощи не оказывать. Народ настолько прокоммунистился разумом, что сердца остыли, став ледяными. Неужто люди Директории превратились в безумцев? Как миллионы человек могли променять свои души на комфорт, на злобу к непохожим, на “праведную” ненависть к не разделяющим “истинное” мнение?».
– Партийцы, я вам хочу напомнить, что мы не в зоне аванпоста «Красных Когтей». В любой момент может быть совершено нападение.
– Ты прав, командир, мы уже выступаем, – разверчиваясь к мосту, говорит партиец, устремляя взгляд на целый мириад палаток и низких строений, где идёт торговля всяким хламом, а на небольшой бетонной площади возвышается обелиск из ржавого металла.
– Да, – подтвердил слова Ирэ, Давиан.
– Послушай, за твоё сомнение и поступок, ты понесёшь наказание, – обратил фразу к парню, Ирэ. – Я подам рапорт.
– А, делай что хочешь.
Давиану сейчас всё равно, его душа изнеможена. Здесь, в подземном городе, который успел увидеть краем глаза, он понял, что проблема Директории не Партия, а весь народ целиком, его прогнившие души, ставшие чёрствыми. Партия лишь поставила их себе на службу, а народ только и рад был ей отдастся, меняя сердца, на дикий холод.
Глава пятнадцатая. Душа в огне
Спустя четыре дня. Улей №17.
Поступь холода сковала город, раскинувшийся на территории, ставшей сосредоточением всех сил равенства, всего того, что взывает к старым догмам «справедливого» общества, изложенных в древних манускриптах докризисной эпохи.
Он как всегда обычен и по-старому неизменен. Всюду ходят патрули Народной Гвардии, вместе с народом выискивая любого, кто посмеет нарушить идейно-духовные столпы Директории Коммун. Соты, улицы, кварталы продолжают целым скопом населения упиваться вседозволенностью и упиваться голосованиями, которым несть числа, за коими люди решают всевозможные вопросы, вплоть до крайней мелочи, лишь бы это было согласовано с народом.
Стягов и плакатов в городе очень мало, да в них нет нужды, ибо они не заменят всей фантасмагории идеологической обработки, которая льётся во время взращивания и обучения партийцев.
Серый и выложенный железобетоном, пластиком и стеклом, Улей являет сосредоточение власти Партии и народа, на самом краю обороны Директории Коммун, на крайнем рубеже страны, которая радеет за сохранение заветов коммунизма, и её иерархи готовы вдавливать в умы людей идеи без милосердия и с особым остервенением.
– Да как ты посмел вообще так поступить! – проревел механический голос громыханием металлического грома. – Ты понимаешь, что поставил под удар не только свой зад, но и меня!?
В большом кабинете, который расположился в здании, смахивающем на вытянутую серую коробку, отлитую из бетона, механической гортанью рокочет, изливая гнев и ругань высокое существо.
Стены в кабинете не пышут серым холодом, они выкрашены в тёмно-алый цвет, покрыты рукописями и отрывками из священных текстов Директории Коммун. По углам расставлены шкафы, забитые книгами, а посреди комнаты стоит большой письменный стол, на котором громоздится большой экран компьютера.