– Товарищ Форос, – пытается оправдываться тот, на кого направлены изречения гнева – высокий черноволосый юноша в сером балахоне с объёмным капюшоном, на исхудавшем лице которого повисло выражение растерянности, в тёмно-синих глазах читается ужас от состояния того существа, к которому его вызвали.
– Заткнись! – проревел Форос, облачённый в богато украшенный рубинами и гранатом багровый стихарь, в его руках сверкает золотой посох, зажатый в шести металлических пальцах. – Ты посмел нарушить установления народа! Ты, тварь такая, не оправдала возложенные на тебя надежды, и запорол всю миссию!
– Но…
– Затки пасть и слушай меня! – продолжает рычать Форос, если бы у него были губы и рот, а не лицо, отлитой из металла, то он непременно бы брюзжал слюной, а так только грохот механизмов, создающих гром, рвутся из его воспроизводителя звука. – Скажи спасибо, что за твои гнилые делишки, тебя не обратили в равенство, как твоего тупого дружка, который смел против нас выступать.
Давиан стоит не растерянный, но испуганный. Его рука нервно подёргивается, внутри всё трясётся от страха, ноги ломятся от нахлынувшей слабости и жуткой тревоги. Он уставил глаза в пол, где растеливается роскошный ковёр, лишь бы не видеть высокое существо, опирающееся на посох.
– Я ведь это делал во благо народа, – лепечет юноша, но тем вызывает лишь большую злобу существа, давно променявшего людскую сущность на безжизненный дух идей, под холодным металлом тела.
– Не сметь оправдываться! Не сметь!
– Я ведь хотел, чтобы её мать выздоровела и ничего более. Это ведь на благо людей…
– Но не тех! Разве ты не понимаешь, что служил не тому народу! Они – отвергли тёплый свет коммунистических истин единожды и не имеют права на помощь и спасение, а ты протянул руку им! Как ты посмел это сотворить или не помнишь, чему тебя учили!? Может тебе в мозг вмонтировать системный блок, чтобы ты ничего не забывал!? И заодно под кожу электродатчик, чтобы, когда посмеешь нарушить партийно-народную волю, тебя било током, пока сердце не остановится!
– Н-о… – елозить отяжелевшим языком Давиан, пытаясь хоть что-то выговорить, но из-за трепета, сумасшедшего биения сердца, не может этого сделать, а озверевший Форос продолжает осыпать парнишку рокотом гнева:
– Ты – безмозглый идиот, позор Директории Коммун. Какая клетка головного мозга тебя заставила так поступить!? Какая фибра сознания сподвигла тебя такое сотворить!? – шипит партийный иерарх:
– Н…
– Не сметь мне перечить!
Юноша понимает, за что ему устроили разнос и знает, почему у него отобрали прежние одеяния и выдали «искупительные мантии». Парень вспоминает, как на основании рапорта главы Соц.Партии, иерархи Великой Коммунистической Партии, к которым и попала жалоба, решили, что Давиану не место в их земле обетования. «Он посмел протянуть руку помощи, к тем, кто отринул наши светлые истины? Так почему же он должен делить наш кров, хлеб и вино, если служит отступникам?» – рассуждали партийные деятели и выслали Давиана с Паулем прочь из города, направив памфлеты негодования и Форосу.
Давиан сам исполнился непониманием – почему его помощь обычным людям, пускай не разделяющим идеологию Директории Коммун вызывала такую реакцию? Это насколько нужно потерять человеческий облик, чтобы ради соблюдения коммунистических истин, не помогать больным людям, не желающим исповедовать «истинные» идеи?
– Твоя выходка лишила меня расположения деятелей народного фронта в Сверхулье! – грохочет металлический монстр, вырывая парня из размышлений. – Ты отбросил меня в служении народу на долгие годы и сколько мне ещё придётся провести в этом «ульишке»?
Давиан готов съёжиться, его одолевает желание скрыться куда-нибудь, лишь бы не слышать и не видеть монстра, который по чистому недоразумению, ещё называет себя человеком. Ноги же словно онемели и не могут сдвинуться, руки прикованы, и он потерял возможность жестикулировать – ужас, холодный и пробирающий сковал его, не давая пошевелиться. Юноша готов взмолиться, лишь бы это прекратилось, но он не знает, кому и на ум приходит лишь одно, что повторялась в Рейхе сотни раз на дню и Давиан повторяет эту фраз в уме, пытаясь ей оградить себя от жестокого шквала дыхания страха: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного».
– Да что же мне с тобой говорить! – выпалил Форос. – Ты даже не можешь представить, как мне влетело за тебя!
Монотонное повторение старой молитвы позволило успокоиться Давиану, сделало его дух крепче, и он смог поднять взор на глыбу металла, объятого огнём ненависти и негодования.