Юноша тяжело поднялся, и его уши колеблет новый указ:
– В строй, живо!
Давиан оглянулся, и его глаза выхватили образы происходящего – человек двадцать выстраиваются у стенки справа от его комнаты, заговаривая собой окна и ему стоит присоседиться к собранию людей, чтобы больше не вызывать приступов злобы у народных милиционеров. Юноша, сминая одежду на месте рёбер, поплёлся в строи и люди тут же расступились, давая ему занять место.
Два милиционера в одинокой монохромной одежде встали напротив построения, разглядывая его взором, присущим волкам, которые посматривают на стадо овец, которому суждено быть разорванными.
– Так, что скажешь, товарищ Милош? – спросил крупный, с квадратным лицом мужчина.
– А что сказать, товарищ Лир? Двадцать один партийец, голодные и сонные, даже не понимают, что они сейчас будут вершить волю народную.
К строю людей вперёд делает шаг товарищ Лир и грубым низким хрипловатым голосом начинает вещать, рассеивая туман сомнений и домыслов насчёт экстренного подъёма из кроватей:
– Я думаю, вы знаете, кто мы?
– Вы народная милиция – защитник внеклассового коммунального народа, – ответ взяла хрупкая светлая девушка, в бесцветной пижаме,
– Правильно.
На этот раз шаг делает его более худой товарищ, взявший слово и его речь понеслась звучанием более высокого лишённого хрипоты гласа:
– Но это ещё не всё, ибо на нас возложены священные функции следователей и предтечей кары, а поэтому, я думаю, вы понимаете, почему мы могли тут появиться? А, народ коммунальный?
Всеобщий страх и ужасть сковали всё построение, заставив в единую секунду очи людей, наполниться боязнью, а души роптать от того, что грядёт впереди, и только один Давиан, узнавший о милиции из книжек, догадывается, что сейчас будет.
– Да товарищи, – снова заговорил Милош, – мы здесь, чтобы представить на ваш народный суд доказательства измены ваших товарищей.
– Именно, товарищи, – хриплое слово взял Лир, – несколько из вас стали скотинами, о которых нам донесли ваши товарищи из комнатного народного надзора.
– Суд? – роняет робко вопрос девушка.
– Да, – ответил Милош.
– Что тут происходит? – шёпот срывается с губ Давиана, который мало понимает, что здесь происходит и ответ донёсся слабым тишайшим голосом от одного из тех, кто в строю; это высокий и худущий мужчина с рыжим волосом, в серой майке, и такого же цвета шортах:
– Ты что не понимаешь? Ай, голова твоя дырявая. Сейчас мы судить преступников будем, вот, что происходит.
Милош перебил всякие разговоры в строю, обратив к нему свою речь:
– Но прежде чем начать судилище, нам необходимо воспеть Ксомун шестьсот шестьдесят пятый «Воздаяние несущие».
И строй запел, а вместе с ним и часть колонок, вмонтированных в стену, отчего залу наполнил монотонный гул, проникающий прямо в мозг, как будто чья-то рука залезла в сознание, давящий, мешающий мысль и Давиану от такого звукового воздействия стало не по себе, и только его сознанию удалось приспособиться к этому, он сумел распознать только две последние строчки из противного напева:
«Так покараем же тех, кто приступил закон равенства, воздаём им по заслугам,
Ибо нет даже первых среди равных, а есть только такие же равные, средь равных».
Пение спало, но мутность в сознании осталось густым осадком, мешающим распознать даже смысл отпетого, не говоря о том, чтобы пытаться подвергнуть это анализу или критике и Давиану только и остаётся наблюдать за продолжающейся процессией народного судилище, развёрнутого средь холла общежития.
– Начинаем! – дал отмашку Милош и понеслась.
Из-за угла, там, куда длинные коридоры выводят к другим таким же широким холлам, вывели под стражей одного паренька. Два шкафа, высоченных мужика, облачённых в цвета бетона мантии, с капюшонами ведут под руки закованного в наручники парня, тщедушного и худого, на котором одежда болтается мешком. Как только они подошли к Лиру, швырнули его под ноги толпы и все смогли узреть ледяной страх в голубых очах на исхудавшем лице. Паренёк тут же попытала отпрянуть от строя, но один из двухметровых разросшихся вширь мужчин одним ударом ладони приковал его к полу, оросив серую поверхность кровью, а затем и придавил ногой до хруста в позвонке, сотрясся пространство неестественным, рождённым в механической гортани звериным рыком, из которого можно распознать одно слово:
– Лежать!
– За что он обвиняется? – спросила хрупкая девушка.
– Он попрал священные законы внеклассового равенства! – рьяно выпалил Милош. – Он вознамерился не быть равным среди таких же равных в хозяйственном плане и попрал установление о запрете мелкого ручного труда, тем самым поставив нашу общность под угрозу появления капитализма и возрождения рынков.