А вот Молотов, о близости которого к Сталину не знал только "ленивый и нелюбопытный", как ни в чем не бывало, зазвал на обед, где Полина и Рашель устроили диспут о НЭПе и партийной этике и на этой почве едва ли не сразу подружились, хотя и не сошлись ни разу в своих мнениях. Рашель отстаивала точку зрения Троцкого о роли финансовых рычагов в управлении хозяйством Республики, а Жемчужина склонялась – вероятно, не без влияния супруга – к позиции левых. Сталин и Каменев резко выступали против расширения экономической экспансии капитала, грозившей, по их мнению, скорым политическим – и, возможно, даже военным – выступлением, и вполне справедливо указывали на расцветшую в последнее время "устряловщину", не говоря уже о "возвращенчестве" и заигрывании со спецами. Признаться, во всем этом для правоверного коммуниста, и впрямь, виделись признаки пораженчества, и ощущалось отступление от идеалов, включая моральное разложение, партчванство и рвачество. Но, следовало иметь в виду, на что и указала в ходе "острой, но конструктивной дискуссии" Рашель Кравцова, что построение социализма в одной отдельно взятой стране – не есть дело простое и понятное с первого взгляда. Пути развития Революции в бедной, неграмотной, да еще и разоренной войной стране, не прошедшей к тому же наподобие других европейских стран горнила модернизации, оставались неведомыми и представлялись, как минимум, неоднозначными. Так что женщинам было о чем поговорить, но вот мужчины ограничились обсуждением сухой прозы жизни. Северная Коммуна являлась ведь, как ни крути, индустриальным сердцем Союза ССР, и мало кто знал лучше о том, как "бьется" это сердце, чем председатель Совета Народных Комисаров Северной Коммуны Молотов.
Ели украинский борщ и тефтели с отварным картофелем, выпили водки – женщины тоже – заговорили о городе. Тема почти случайная, тем более что из четверых присутствующих лишь Кравцов и Молотов знали Питер по прошлой жизни, однако нейтральная, неопасная, позволяющая "навести мосты". С Вячеславом Михайловичем Макс раньше знаком не был, но кое-что о нем слышал, да и "память будущего" нет-нет да подбрасывала кое-какие "детали к образу". В целом Молотов оказался человеком довольно симпатичным и явно неглупым. Но как коммунист, показался Максу излишне прямолинейным, а в качестве партийного функционера – слишком осторожным, если не сказать большего. К тому же Молотов заикался и его это, по-видимому, подспудно тяготило, заставляя быть даже "упертей", чем он, возможно, был на самом деле. А вот жена у него оказалась куда как более открытой женщиной. Громкая и яркая, хотя и не слишком красивая, Полина Семеновна производила приятное впечатление, но в отличие от Рашели Семеновны самостоятельной партийной личностью не являлась. Во всяком случае, пока…
Кравцов раскурил трубку и, встав из-за стола, подошел к одному из двух окон, выходивших на улицу. Разросшиеся деревья почти полностью закрывали от него проезжую часть, но все-таки в их голых ветвях было больше простора, чем в пространстве, сжатом каменными стенами.
Но, если честно, ария князя Игоря совершенно не подходила ни к настроению Макса, ни к той ситуации, что сложилась в Республике.
Но и дивиться на самом деле не на что. Все случившееся являлось хоть и не проясненным в деталях, но вполне очевидным с точки зрения главных тенденций, определявших ход социальной революции в России. К сожалению, многопартийность "среди родных осин" не прижилась, и виноваты в этом были в одинаковой степени и большевики, и их оппоненты. Макс лучше многих других представлял себе процессы отчуждения, уведшие в оппозицию левых эсеров, меньшевиков и анархистов. Увы, но не срослось. Были ли виноваты в этом Ленин и Троцкий? Очевидно, да. Но не следует забывать, что Прошьян и Мартов приложили к этому никак не меньше усилий. А результат печален: не подпертые ни слева, ни справа конкурентами и союзниками, коммунисты все глубже погружались в мрачное одиночество единственной политической силы в стране. Возникала и все больше усиливалась – в ущерб демократическому централизму – партийная бюрократия. Ну и в довершение всех бед, в отсутствие межпартийной конкуренции резко усилилась, достигнув невероятного напряжения, фракционная борьба…
Между первым и вторым стаканами чая обсудили военную реформу. То есть, "обсудили" – всего лишь форма речи. Риторический прием. Приличия ради, так сказать. На самом деле говорил в основном Троцкий, задавая Кравцову вопросы только по некоторым, очевидно особо тревожившим предреввоенсовета аспектам проводимых изменений. Однако не все так просто, и вновь, как и прежде, в их первую "неофициальную" встречу, это не было обыкновенной лекцией на заданную тему. Никак нет. Если слушать внимательно – а Макс был более чем сосредоточен – из высказанных Львом Давыдовичем мнений и "мыслей вслух" можно было узнать, и, разумеется, не случайно, "многое о многом". Умный оценит, как говорится, глупец – не поймет. Но Кравцов не дураком уродился: и понял и оценил. Компартия была далека от единства и однородности своих членов. Она состояла из многих, зачастую радикально отличающихся групп. Старые большевики и новые партийцы, пришедшие в организации после октября семнадцатого. Выходцы из других революционных партий, до сих пор имевшие, пусть иногда и далеко спрятанное собственное мнение, и правоверные, колебавшиеся всегда и только вместе со своим партийным списком. Эмигранты и "местные", те, кто провел свои лучшие годы в тюрьме и подполье. Ответработники и рядовые солдаты партии, городские и сельские, образованные и не слишком. Встречались среди них и искренне верующие, и те, кто с трудом подбирал слова на "великом и могучем". Да еще – до кучи – и возникшая, казалось бы, ниоткуда бюрократия, партийная, военная, хозяйственная… Ну и идеалисты, – куда же без них! – начетчики, оппортунисты… Кого только не было в "тесных рядах", кто только не вносил свою лепту в общее дело! И у всех, как и должно быть, свои интересы, свое особое видение "путей развития русской революции". Но и в верхах – So viele Menschen, so viele Meinungen, как говорят вслед за латинянами немцы. У каждого из Вождей – своя теория, свои сторонники, и, разумеется, свое Эго. Иногда – у некоторых – даже два.
– Макс Давыдович, – Троцкий дождался, пока закроется дверь за порученцем, принесшим им горячий чай, и пытливо посмотрел на Кравцова. – Что произошло в январе 1922?
"В январе двадцать второго… хм…" – мысль пронеслась быстрым эхом, отзвуком давней бури, но извне, вероятно, заметить это было нельзя.
– Это было насыщенное событиями время, – пожал плечами Кравцов. – Убийство Зиновьева, подготовка к съезду, пленум ЦК, восстановление Военконтроля… Что конкретно вас интересует в январе двадцать второго?