Это были прописные истины, если честно, и такие люди как Ленин и Троцкий все это прекрасно знали и понимали не хуже других. Разумеется, им непросто было расстаться с некоторыми "теоретическими" иллюзиями. Прощание с Мечтой никогда не бывает легким. Но оба они являлись реалистами, людьми дела, прагматиками, и никогда не путали благие намерения с железной необходимостью, диктуемой обстоятельствами политическими или экономическими. Такова природа власти: иллюзии на той горней высоте исчезают, как ни было. Так что, даже если до сих пор чета Кравцовых и не слишком пользовалась благами, даруемыми высоким положением Макса, то и анахоретами они отнюдь не являлись. И пайки, разрешенные пленумом ЦК, и материальное обеспечение высшего командного состава РККА (согласно решениям Двенадцатого Съезда ВКП(б)), и служебные квартиры, не говоря уже о положенном по должности авто… Все это уже было. Так что и сегодняшняя "фата-моргана" вырастала из прошлых льгот вполне естественным, пусть и несколько драматическим образом. И в этом смысле, переход на новый уровень обеспечения не вызвал бы у Кравцова особого душевного протеста. Он, как и все вокруг, начал к подобным вещам понемногу привыкать. Другое дело, где именно – или, вернее, при содействии кого – открылся вдруг этот рог изобилия. Собственное имущество Кравцовых исчерпывалось лишь быстро растущей библиотекой и небольшим, но приятным собранием картин и рисунков, многие из которых к тому же были получены от авторов в подарок. Но Кравцов мог предположить – хоть и не занимал этим голову – что когда-нибудь это положение изменится. Мелькали даже мысли о ребенке… детях… Что само собой подразумевало некоторый уровень комфорта, пусть эта идея никогда еще отчетливо не формулировалась.
– Ерунда! – успокоил Кравцов не на шутку расстроившуюся жену. Ее, и впрямь, не в чем было упрекнуть. Кто-кто, а она свою миску дерьма еще в Гражданскую съела и ни разу даже не пожаловалась. И с Максом жила все эти годы просто и естественно, словно дышала, обходясь без кола и без двора, и никогда ничего не попросив для себя лично, ничего не требуя и не желая, кроме Революции, Макса и книг, может быть. Но и с книгами – единственным материальным достоянием их маленькой семьи – расставалась без печали, разве что чуть труднее, чем с деньгами, которые могла раздать нуждающимся друзьям и товарищам по работе в один день, оставшись на все следующие – с куском черствого хлеба и луковицей. До такого безобразия, впрочем, Кравцов доводить дела не позволял, но намерение в данном случае важнее результата. А сегодня… что ж! Действительно, черт попутал. Эти бесы и не таким, как Рашель, мозги набекрень выворачивали. А товарищ Котовский умел быть и обходительным, и убедительным. Особенно, когда имел для этого стимул.
"Значит, Григорий Иванович… – Покачал мысленно головой Кравцов. – Товарищ Котовский собственной персоной… Ну, не задумал же он, в самом деле, обворожить Рашель? Или грехи замаливает?"
Но ни первое, ни второе не казалось Максу правдоподобным.
"Ему что-то нужно от меня. – Решил он, мгновение поразмыслив. – Любопытно, что?"
– Все! Все! – потребовал Макс, протягивая жене рюмку коньяка. – Ты так убиваешься, точно военную тайну врагу выдала. Все нормально! Давай вот, выпьем и пойдем, покажешь мне наши роскоши!
Наверняка, ничего противозаконного в этом аттракционе невиданной щедрости не было. Или было, но настолько ерундовое, глядючи из кресла замнаркома по военным и морским делам Республики, что и обсуждать, собственно, нечего. Так что и должником Кравцов себя из-за эдакой мелочи считать не собирался. Сделал Котовский жест? Сделал. Примем – ну, не устраивать же истерики с вышвыриванием из окон шелковых абажуров и буржуйских мебелей! – примем, учтем и посмотрим, куда эта тропинка ведет.
– Ле хаим! – сказал он, чокаясь с Рашель.
Ну, кто же на Украине не знал, как чокаются евреи?
– За жизнь! – он опрокинул рюмку в рот и разом проглотил восемьдесят граммов живого благоухающего огня.
"А ведь Котовский и по-еврейски шпрехает свободно, не даром среди одесских бандитов кантовался!"
– Ну, пошли! – встал он из-за стола.
– Куда? – удивилась успокоившаяся было Рашель.
– Смотреть роскоши! – Улыбнулся Кравцов.
– А доесть?
– Вернемся, доедим. – Успокоил жену Макс. – И даже допьем. Эта бутылка, Марксом клянусь, до утра не доживет!
Глава 7
Билльярд в половине восьмого
В Управление он приехал в 7.20 утра, а в половине восьмого у него уже сидел Семенов. Вообще-то в такую рань на боевом посту можно было застать только дежурных, да "ходивших в ночное". Но Георгий – на удачу – оказался ранней пташкой, и это хорошо, поскольку у Кравцова к заместителю начальника Оперативного отдела имелось сразу несколько дел самого неотложного характера.
– Понимаешь, Жора, – один на один они продолжали называть друг друга так, как привыкли в прошлой жизни, но на людях, для официоза, переходили на имена-отчества. – Не верю я в такую душевную щедрость. То есть, к кому-нибудь другому – вполне. Он такой, он может. Но не ко мне. У нас с ним как в восемнадцатом не заладилось, так и не шло никогда. Я уж про девятнадцатый молчу. И вдруг объявляется чуть ли не на третий день после моего возвращения, очаровывает Рашель и готовит мне вместе с ней сюрприз. Это с чего бы? Я ему кто?
– Может, в друзья набивается?
– В друзья? Это вряд ли. Я его, понимаешь ли, в девятнадцатом, правда, заочно, так сказать, за глаза под расстрел определил за бегство с фронта. И он, Жора, не знать этого не может. Я приказа ни от кого не скрывал, да и сявки его поганые, которые из блатных или интеллигентов, наверняка давно уже донесли.
– Ну, смотри, – пожал плечами Семенов. – Тебе виднее, но только учти, времена меняются, люди – тоже.
– Горбатого могила исправит! – раздраженно бросил Кравцов, вспоминая тяжелый взгляд карих, казавшихся темными глаз и черные точки наколок на нижних веках. Знающие люди подсказали еще тогда в январе восемнадцатого, после первой встречи у Одесской Оперы, что наколки эти не простые, а очень даже особенные. Воры-законники так себя метили, и анархист Котовский – командир городского партизанского отряда, выходит, из той же породы происходил. Но не в этом суть! Японец тоже был бандит, налетчик и аферист, но вот Винницкий свой, а этот – нет.
– Зря раздражаешься. – Жорж достал папиросы, вял одну и вопросительно взглянул на Макса, предлагая "это дело перекурить". – Это по сути люди не меняются, а по форме очень даже склонны гибкость проявлять. Тот же Котовский, ну, кто он был в девятнадцатом? Никто. И в двадцатом – с трудом комбриг. А сейчас его Фрунзе вон как вознес. Может ему страшно там, на этакой-то высотище! Вот и ищет союзников…
– Нет, – покачал головой Кравцов, прикуривая от зажженной Семеновым спички. – Не вытанцовывается.
Он уже думал над этим, но ничего путного пока не придумал. То есть, кое-какие мысли имелись, разумеется, но, во-первых, этими предположениями он даже с Жорой поделиться не мог, а, во-вторых, все там было очень неопределенно с этими догадками, словно болото ночью да еще и в тумане.
– А что у вас в девятнадцатом произошло? – поинтересовался Семенов, знавший, что на большинство вопросов он всегда получит от Кравцова исчерпывающие ответы.