– А сколько стоит постричь больного? – с вызовом спросила Лета, чувствуя себя обманутой.
– Нисколько, – ответила старшая сестра.
Лета смешалась, но не поверила – с чего она должна кому-то верить?
– Парикмахеры в дефиците, – вздохнула старшая сестра. – А чистые волосы и прическа очень способствуют настроению и выздоровлению. Французы говорят: если плохо выглядишь, вымой голову. У вас нет на примете знакомых добровольцев, кто мог бы стричь?
Лета помотала головой.
– В службе «Милосердие» есть бригада, они ездят к одиноким людям и моют их. Ведь некоторые лежат немытыми по году! В бригаде десять человек, но всего один парикмахер. На всю Москву один доброволец-парикмахер!
– Да, батюшка на собрании об этом говорил. Знаете, я подумала, что вы берёте деньги за уход, – пробормотала Лета. – Не за всё, конечно, а за дополнительные услуги.
– Мы похожи на тех, кто берёт у подопечных деньги?
– Как раз нет! Совершенно непохожи! Поэтому я и расстроилась. Неужели, думаю, и здесь кредитно-финансовые отношения.
– Доброта за денежку не царство божие, а бюро добрых услуг. Посмотрите, что здесь написано?
Старшая сестра развернула Лету к письменному столу.
– «Когда нам платят за добрый поступок, у нас его отнимают», – прочитала Лета на листке под стеклом.
– Любая из наших сестёр могла бы работать частной сиделкой, ухаживать всего за одним больным и при этом в три раза больше получать. А в отделении у неё сорок подопечных. Когда сюда впервые приходишь, то тщеславно думаешь – я дам этим людям любовь. А потом оказывается, что это они одаривают тебя, и доброе делаешь не другому, а самому себе. Так что сделайте-ка, Лета, доброе дело – помойте, пожалуйста, чашки. Порошок и губка в буфетной на раковине, сушить на этом подносе.
Страсть сестёр к чистоте и дезинфекции даже Лете, любившей гигиену работнице пищевого производства, казалась маниакальной. Всюду висели инструкции по мытью, стирке, обтиранию и обработке, для каждой вещи предназначалась своя тряпка, щетка, губка, тазик, поднос и решётка. Полотенца для рук были отглажены так, что стояли парусом. Стиральная машина крутилась без остановки, выдавая горячие горы прокипячённых трусов, футболок и рубашек для больных. В каждом подсобном помещении стояла гладильная доска, возле которой бдел с утюгом очередной доброволец. Каждую косынку полагалось не просто выгладить, а отпарить – в утюге всегда шипела вода, которую полагалось наливать из специального кувшина. Все вещи, предназначавшиеся неимущим больным, маркировались: «Брюки на резинке 52 размера», «Шлепанцы суконные 36 размера». Полки, шкафчики, лотки и контейнеры были надписаны: «Фен для волос», «Шампунь для тела», словно кто-то мог перепутать фен с блендером, а гель с носками. Возле дверей в сестринской всегда наготове стояла губчатая швабра, которой беспрерывно затирали едва видимый след от обуви или упавшую крошку.
– Зря вы нейлоновый халат купили, – заметила Лете монахиня. – В следующий раз берите хлопчатобумажный, его отпаривать труднее, но зато откипятить можно.
Когда Лета вызвалась отнести в душевую использованную надувную ванну для мытья головы в постели, оказалось, что её нужно не просто окатить водой, а троекратно обработать дезинфицирующим раствором, что заняло почти час.
Из блогов Лета знала, что в больницах всегда грязь, а пьяная санитарка с мокрой тряпкой лишь добавляет беспорядка. Но это явно не относилось к больнице, в которой работали бесплатно. Потому что за идею, догадалась Лета, но за какую – не смогла выразить.
– А это для чего? – спросила Лета у сестры, выкатившей блестящие носилки со складным пластмассовым коробом.
– Ой! – восторженно сказала сестра. – Это у нас новая передвижная ванна! Такая удобная, каждый день больных мыла бы и мыла! Давайте … – сестра назвала имя и отчество – искупаем.
– Давайте, – согласилась Лета, которую от усталости уже не держали колени.
– Возьмите, это слайдер, отнесите в пятую. И там меня подождите. Я проверю, тепло ли в душевой, и всё для мытья соберу.
Лета перехватила длинный складной щит синего цвета и непонятного назначения и, укрывшись им, как омоновец, пошла в пятую. Войдя в палату, Лета увидела женщину, сидевшую на пластиковом стуле, и почувствовала тошнотворный кишечный запах. Не может быть, показалось, с улицы чем-то потянуло, решила Лета, не поверившая своему носу, и снова покосилась на стул с толстым сиденьем. Женщина с отсутствующим видом глядела в окно. Вонь испражнений плотно заполнила палату, но Лета отказывалась верить обонянию – не может же человек спокойно глядеть в окно и прямо в палате, полной народа, делать «по большому». Возле кровати в углу, за столиком с телевизором, словно ничего не происходило, сидели и переговаривались с родственницей две посетительницы. Стараясь не дышать, и ни на кого не глядеть, Лета подошла к окну и приоткрыла створку.
– Сквозняк устраиваете! – закричала больная в махровом джемпере с кровати, возле которой на тумбочке стояла банка с букетом роз. – Двери надо закрывать, шляются, как в проходном дворе!
– Извините, – пролепетала Лета и метнулась закрыть дверь.
Женщина, сидевшая на пластиковом стуле, уцепилась за поручни, поднялась и повернулась к Лете ягодицами, голыми, как зимний овраг. Наклонилась, шаря возле стула. Лете показалось, из-под ягодиц свисает лиловый кальмар. Женщина опустила на сиденье крышку. И только теперь Лета поняла, что это стул-туалет, и женщина, действительно, испражнялась прямо в палате.
– Вам помочь? – дрожащим голосом спросила Лета.
– Да, где-то салфетки, не могу найти.
Лета вытащила завалившуюся под поручень упаковку влажной туалетной бумаги и протянула женщина. Та неловко вытерла между ног, одной рукой попыталась натянуть бельё. Лета расправила скатавшуюся штанину, стараясь не глядеть на испачканные салфетки.
– Бросьте, пожалуйста, в горшок, – попросила женщина, хватаясь за спинку кровати.
– Да, сейчас, – Лета вспомнила про перчатки в кармане халата, стыдясь своей собственной брезгливости, натянула их на руки и соврала: – Я перчатки всегда надеваю, у меня аллергия. Эта, как же? Экзема.
– Плохо, – посочувствовала женщина.
Сдерживая толчки подступающей рвоты, Лета дрожащей рукой взяла салфетки и, приподняв крышку, пропихнула подтирку в щель туалета.
– Помогите, пожалуйста, лечь.
Лета засуетилась, подставила согнутую в локте руку.
– Спасибо вам, – сказала женщина, цепляясь за свисавшую сверху штангу для подтягивания, и завалилась на подушку. – До чего же я дошла. Господи, неужели это я?
После этих слов отвращение Леты сменилось горькой и безнадежной жалостью, так что она едва сдержалась, чтобы не заскулить. Она ощутила чужое унижение, и вдруг поняла, какое это страдание – быть такой беспомощной, что безысходно совершать самые одинокие и постыдные действия на глазах посторонних людей.
«Нет, точно, так долго жить нельзя», – решила Лета.
– Вы поправитесь, обязательно! Всё будет хорошо! – стараясь быть искренней, заверила Лета, и даже подумала обнять женщину, но постеснялась, и лишь погладила сухую шершавую руку.
– Спасибо, милая. И вам дай бог сил и здоровья.
– Где сестра ходит?! – закричала больная, столик которой украшали розы. – Судно где? Обосраться мне что ли?
Все отвели взгляды, затем одна из пациенток выразительно посмотрела на Лету. Но Лета не поняла знака. Она сразу решила скрыть злобный упрёк больной от сестёр, казавшихся ей ангелами, и не стала никого звать на помощь. От растерянности позабыв правило: «На все испроси разрешения», она поспешно подошла к кровати, вытащила торчавшее из-за ножки кровати судно, и протянула больной.