Тимонов в состоянии тяжелого шока, с перебитыми йогами и раздробленной левой рукой, со множеством глубоких ранений в грудь, живот и голову был доставлен в полевой госпиталь.
Я вспомнил историю нашего знакомства. Это было на Калининском фронте. Тимонов впервые встретился с противником в воздухе и, забыв все на свете, без оглядки, со всем пылом молодости ринулся на фашиста. Опомнился только, когда противник скрылся из виду. Бензин был уже на исходе. Сел в лесу. Неудачно. Здорово повредил поясницу. Несколько суток выбирался из леса. Обмороженный, в бреду пришел в городок Старая Торопа. Отлежался в госпитале и, когда прибыл в эскадрилью, перво-наперво заявил: «Эх, скоростенка маловата на „ишачке“, а то бы не ушел от меня „мессершмитт“.
О том, что больше месяца он не мог согнуться, — ни единого вздоха. Снова стал летать, но перегрузки сказывались. Часто ходил с «креном», как он называл свою скованность. Ему однажды посоветовали уйти с фронта в летную школу инструктором. Там легче, перегрузок таких не будет. Тимонов спокойно ответил: «Как потом я объясню своим детишкам этот поступок? Им одно будет ясно: отец во время войны искал работу полегче».
Рядом со мной стоял Кустов. Игорь умел поразительно быстро погружаться в свои мысли. Задумавшись, он смотрел на багровый закат. Я легонько толкнул друга.
— Что застыл? Тимоха еще придет в полк и будет воевать!
Кустов очнулся и, чуть, подумав, убежденно ответил:
— Должен!
Начальник штаба полка пригласил нас в машину.
В небе Киева
В эскадрилью пришли двое молодых летчиков. Иван Хохлов уже получил боевое крещение. Николай Априданидзе имел хорошую летную подготовку. Он два года служил в строевой части и много летал. Перегонял самолеты с Дальнего Востока на фронт.
Априданидзе шел 21-й год. Грузин из Кутаиси. Комсомолец. Он сразу привлек внимание своей аккуратностью. Всегда до блеска начищенные хромовые сапоги, плотно облегавшие ноги, хорошо отглаженные брюки бриджи и гимнастерка, темно-синяя пилотка и гладко выбритое красивое лицо. Все это делало его маленькую фигуру какой-то легкой и изящной. Часто вместо «здравствуйте» он говорил «селям». И как-то незаметно для себя мы стали называть его Суламом. Он не возражал.
После первого с ним знакомства я понял, что такая же аккуратность присуща ему и в жизни, и в суждениях. Он не любил лишних слов, но если уж говорил, то говорил горячо и смеялся до слез. По всем сведениям он был толковым летчиком. Требовалось в этом убедиться на деле.
И я слетал с ним на учебном самолете.
Априданидзе управлял самолетом тоже аккуратно и чисто. Я предложил ему летать со мной в паре. У него задорно засияли глаза:
— Не подведу, товарищ капитан, будьте уверены!
По всему видно: парень горяч. Нужно будет сдерживать, а то в первой же схватке станет жертвой своего темперамента. Горячность в бою иногда ослепляет летчика, превращает в мишень.
И вот первый его боевой полет. Погода хорошая. Мы летим сопровождать бомбардировщиков, наносящих удар по танкам противника вблизи Киева.
Прежде чем подняться в воздух, мы с Ацриданидзе подробно разобрали возможные варианты боя. Сулам жадно глотал каждое сое слово. Его доверчивость тронула меня. Когда-то я так же самозабвенно слушал Григория Кравченко, Сергея Грицевца, Николая Герасимова и других товарищей, сумевших заботливо передать нам, молодым летчикам, боевой опыт Испании и Китая.
Теперь я в ответе за жизнь Сулама. Кажется, я все сделал и рассказал, чтобы Сулам мог успешно выполнить свое первое боевое задание. И все же напоследок говорю, как бы подчеркивая, на что ему нужно обратить особое внимание:
— Для тебя сейчас главное — не оторваться от меня и все, что я скажу, выполнять мгновенно.
Никаких вопросов Сулам не задал. Он только четко ответил: «Есть!» В его голосе хрипловатые, дребезжащие нотки, лицо побледнело. В глазах чуть заметна тревога. Нормально. Перец первым боевым вылетом все волнуются. И каждый по-своему. Некоторые даже улыбаются. Это признак беспечности. С улыбкой не ходят тушить пожар. Бывают люди, кокетничающие с опасностью, но это неразумно и противоестественно. Страх, как и радость, — нормальные чувства, и человек должен всегда оставаться самим собой. Сильный перед: опасностью не фальшивит. Ничего страшного, если перед вылетом слегка дрожат поджилки. Это признак напряжения.
У Априданидзе плотно сжаты губы, и внешне он почти спокоен; он подавил, спрятал в себе чувство страха. А что, если страх в трудную минуту вырвется наружу? Возможно. В этом ничего пока опасного нет. Я буду с ним рядом. А самообладанию люди учатся друг у друга.
После теплых дождей земля дышала испарениями, под нами висела сизая дымка. На небе — кучевые облака. Ниже облаков летели «петляковы», которых мы прикрывали, и четверка «яков». Сулам и я забрались выше всех и шли на отшибе. Отсюда нам хорошо видны все наши самолеты. Правда, временами их загораживали облака, но это не опасно. Истребители противника наверняка будут нападать на бомбардировщиков и сверху. Мы на фоне облаков не можем проглядеть врага. У нас с Суданом свобода маневра. Только вот высота — 7000 метров — очень большая, и я чувствую, как от кислородного голодания стучит в висках. Беспокоюсь за напарника:
— Как, не задыхаешься?
— Нет. Можно еще выше.
Ох какой храбрый! На большой высоте обморок может наступить незаметно. Перед этим наступает блаженно-сонное состояние. Летчик не испытывает болезненных ощущений. И горе ему, если поддаться этому самообману. Поэтому спрашиваю:
— Спать не хочется?
И только в наушниках прозвучал бодрый ответ ведомого, как я увидел пару Фокке-Вульф-160, пробирающихся в облаках к бомбардировщикам.
Истребители противника хотели подкрасться незаметно, но частые просветы в тучах выдали их. Враг нам сверху хорошо виден. А мы ему? Едва ли. Солнце надежно ослепляет врага.
«Фоккеров» обоих сбить можно разом. Сделать это с Тимохой было бы просто. Нужно попробовать и с Суламом. Обстановка на редкость благоприятна. К тому же напарник заметил врага и сообщил мне. Глаз острый. Пускай тренирует его и при атаке. Правда, я не надеюсь, что Суламу удастся уничтожить вражеский самолет. Зато лучшего случая поучить молодого летчика стрельбе не придумаешь.