Он проснулся. Не открывая глаз, не отрывая щеки от рюкзака, прислушиваясь к гулу вокзала, резко встал, подхватил рюкзак и сумку. Колени подрагивали, как у альпиниста, распрямившегося на своей высочайшей вершине. Скользя рифлеными подошвами по гранитным плитам пола, стал спускаться к кассовому залу. Возле одного окошечка очереди не было. Думая, что касса закрыта, Федор все равно спросил билет до Байкала. Пальцы оператора запорхали по клавиатуре. Приветливо улыбаясь, девушка, походившая на Лютика, сказала, что поезд отправляется через полчаса.
На обратном пути он прекрасно выспался, с аппетитом поел. Глаз перестал слезиться. Днем по внутренней трансляции поезда «Маяк» сообщил, что принят закон о Байкале. Из того, что было сказано, Федор понял, что убивать инспекторов больше не будут, а их ведомственное жилье переходит к ним в собственность. «Теперь станут вытеснять цивилизованно!» — подумал.
Снова Федор сошел на станции знакомого до мелочей, нелюбимого байкальского города. Не прошел и первой сотни метров к вокзалу, водитель микроавтобуса, высунувшись из распахнутой дверцы, щелчком метнул недокуренную сигарету под ноги прохожим. Рассыпая искры, она ударилась в ботинок лесника. Водитель смущенно вскинул глаза и, подавив мгновенную растерянность, взглянул на прохожего с удалью и нахальством, громко отхаркавшись, плюнул на асфальт и хлопнул дверцей.
Федор шагнул к микроавтобусу, плюнул в лобовое стекло прямо против лица водителя, так, что тот вздрогнул и боязливо откинулся. Слыша за спиной нечленораздельное ворчание, не оборачиваясь, пошел своим путем. «Поставлю зимовье в самой глубинке, запрусь и буду жить в лесу, — думал. — Много ли одному надо?»
Пригородного ждать не пришлось. И уходил он без обычного опоздания. Здороваясь со знакомыми в полупустом вагоне, Федор занял место у окна, тщательно вымыл руки после городов и поездов, достал пакеты с провизией и стал есть, поглядывая на сияющую под солнцем волну. Смотреть на то, что происходило рядом, было мерзко. Будто сговорившись, люди старательно пачкали берег и сам поезд. Залетная бригада таджиков из ненависти ли к здешней земле, по национальной ли традиции, плевала и плевала вокруг себя, швыряя окурки, спички и мусор в окна и двери вагонов. Словно соревнуясь с пришлыми и обезьянничая, не отставали от них местные жители.
«Плетью обуха не перешибешь! — скрипел зубами Федор. — Что с них взять?» — думал, стараясь неприязненно примириться с житейской обыденностью. А она, словно глумясь над идеалами прожитой жизни, назойливо лезла в глаза. Даже лавочник, которого Федор знал лет двадцать, высунулся из двери, бросил окурок в траву, громко отхаркался и сплюнул.
У кордона старшего лесоинспектора он вышел в тамбур. Никто не знал, где пропадал Москвитин три дня. Все равно, что этих дней не было. Пригородный остановился, затем медленно протянул вагон к деревянному настилу перрона. На нем толпилась вся семья лесника. Федор вышел из вагона и увидел Блуднова, лежащего на носилках. Склонился над ним. Игорь растянул губы в улыбку, от которой вздулись на выбритых щеках знакомые шары.
— Ну вот, — с трудом проговорил, кривя рот. — Последним будешь ты! А я подчистую…
На лице его не было ни страха, ни печали, ни тоски. Полупарализованного приступом инсульта, его отправляли в Иркутск прямым и кратчайшим путем — по Ангаре. Федор помог погрузить товарища в вагон, уложил его на нижнюю полку и сел напротив. Говорить не хотелось. Блуднов долго смотрел в потолок, потом, вдруг, как-то отрывисто и приглушенно, закашлялся. Федор склонился над ним и понял, что тот смеется.
— Ты чего? — спросил.
— Что, Москва, не въехал на чужом фигу в рай? — он снова уставился в какую-то точку и тихо добавил начальственным тоном: — Выбора у тебя нет. Служи давай, а то мы за все спросим.
Федор поднял защипавшие глаза, скользнул взглядом к окну, за которым плескалась синяя волна, задрал голову к потолку, к раскрывшемуся, качающемуся, готовому сорваться плафону, застонал, поволчьи вытягивая шею.
— Не вой, бирюк! — хрипло просипел Блуда. — Не одного бросаю. Кеша жив, отсиживается у себя. Сам решай, что с ним делать.
Поезд остановился. Федор, договорившись с машинистом, выгрузил багаж на крыльцо, на котором лежал увядающий букетик жарков, и снова сел в вагон. Блуда важно помалкивал весь оставшийся путь. На несколько секунд притормозив возле очередного кордона, поезд ушел. С ним навсегда исчезал из жизни Федора старый друг, не удостоивший душевного прощания после тридцати с лишним лет совместной жизни, службы, работы. Неподвижный, как шпала под рельсом, переполненный сознанием своего достоинства, он расставался с последним из Верных, будто уходил на значительное повышение по службе. Федор подумал о Блуднове как об умершем, а обо всех Верных с обидой.