— Чего там, я свое дело сделал, теперь пойду.
— Еще чего? — Чола встала перед ним, упершись руками в бока. — Ты ведь говоришь — одинокий? Здесь останешься.
— Неловко, — смутился Стоян. — Времена сейчас такие… А я коммунист.
— А сын мой кто?
— Коммунист.
— Тогда и этот дом коммунистический, так и знай, — отрезала она. — Сейчас угощайся, со стариком поговори, будь как дома. Я полиции не боюсь…
— Перекуси, Стоян, — пригласил его Арнедо, — и расскажи, как было там, в тюрьме.
— Рассказывать-то есть чего, — Стоян говорил охотно, тронутый доверчивой сердечностью хозяев. — Надзиратели принюхиваются к нам, как ищейки. А мы собрания регулярно проводим, те, кто по-образованней, доклады делают, даже кружки по политическому просвещению организовали…
— А что это за политическое… как ты сказал? — спросила Чола.
— Как тебе объяснить, донья Чола… Мы учились, чтобы хозяева больше не могли нас обманывать, как последних неучей и простаков…
— А мой Чоло? И он учился?
— Нет. — Стоян уловил разочарование, мелькнувшее в глазах Чолы, и улыбнулся: — Он нас учил.
— Как? Он был вашим учителем?
Чола смотрела на него, не веря собственным умам.
— Да. Мы разделились на несколько групп по пять-шесть человек, и он занимался с двумя-тремя группами. С утра до вечера читал. А книги-то! Крохотные листочки, мелко-мелко исписанные… Псы сторожевые разве пропустят к нам книгу? Друзья сообразили, переписали несколько книг на маленьких листочках и пересылали их нам в хлебе или еще в чем… Да, Эваристо славный парень. Многому он меня научил.
— Ох миленький мой! — вздохнула Чола и приникла к окну.
— И где они так долго задержались? Господи, и что это со мной! — хлопнула она себя по лбу. — Воды ему согрею искупаться… И тебе тоже надо. Стоян. Шш-ш, без разговоров! Бог знает, какие вы грязные! Да и насекомые, наверно, завелись. — И она поспешила на кухню.
Скоро Эваристо был дома.
Вопреки ожиданиям, Чола встретила его спокойно, даже сдержанно. Арнедо украдкой наблюдал за ней, улыбаясь про себя. "Держит себя в руках. Но не стерпит, размякнет, как масло на солнце". Однако Чола была спокойна.
Незадолго до ареста старшего сына, которого Чола любила, пожалуй, больше других детей, она стала замечать в нем какую-то перемену, обеспокоившую ее. Под влиянием соседа, анархиста Педро, Эваристо начал почитывать сомнительные газетки, прятал их от всех, купил себе револьвер, часто говорил что-то несуразное и все угрожал хозяевам и полиции. Потом к ним стал наведываться Влад и беседовать с ним. Часами сидели они во дворе на скамейке и разговаривали. Сначала Чоло все спорил, сердился. А Влад всегда был спокоен и уверен в себе. Чоло стал прислушиваться к его словам, задавать вопросы и читать книги, которые ему приносил Влад. Через некоторое время Чоло закинул свой револьвер подальше. Она тогда даже обиделась. Сколько слез пролила из-за этого проклятого револьвера и не смогла добиться своего, а чужой человек одними словами сумел подействовать на ее сына. Сейчас ее Чоло даже учит других… Сердце матери переполнялось гордостью. Как переменился ее мальчик! Не только держался, как мужчина, перед мучителями-полицейскими, но сам стал ученым, уважаемым человеком… И она решила встретить его, как подобает, без всяких там слез и нежностей. Для ее волевой натуры, это не представляло особой трудности, хотя бы в первую минуту.
Но скоро переполненное счастьем сердце матери побороло искусственные преграды, самою ею воздвигнутые. Эваристо возмужал, вытянулся, но был очень бледен и худ. Она глаз с него не сводила. Часто напоминала ему, чтобы ел, и то и дело подносила салат или аппетитный кусочек печеного мяса. Эваристо все принимал с улыбкой, решив про себя ни в чем не отказывать матери. Но в конце концов и он не выдержал и, просительно подняв руки, со смехом заявил, что он так лопнет от еды.
Наконец с обильным и вкусным обедом было покончено. Арнедо собрался сообщить новость соседям, но жена выбранила его. Глупости! Она хочет наговориться с сыном, нарадоваться на него, а уж потом… Из-за чужих расспросов и словом не перекинешься. Чола пригласила всех перейти в соседнюю комнату, где стояли постели обоих братьев. Там уже шумел примус с начищенным до блеска алюминиевым чайником. Чола чуть ли не силой заставила сына и Стояна прилечь отдохнуть и, довольная, смотрела на них влажными от слез глазами.
— Кто знает, сколько вы о такой постели мечтали! На каменном полу спали, бедненькие! А ты, старик, — обратилась она к мужу, — не крутись как неприкаянный, завари мате. Тебе бы только языком чесать.