Удар был хорошо рассчитан. Разногласия, препятствовавшие объединению многочисленных рабочих организаций, вносили еще большую путаницу. Анархо-синдикалисты призывали к решительным действиям, к саботажам на фабриках. Социалисты, влияние которых в профсоюзе рабочих мясохладобойной промышленности было немалым, призывали к терпению, обещая обратиться в парламент. А финансируемые хозяевами "рабочие" организации, которым этот хаос был на руку, засыпали Берисо и Энсенаду прокламациями и листовками, уверяя в них, что только "красные иммигранты" виноваты в бедственном положении аргентинцев. Намерения их были совсем прозрачными: разжечь ненависть между местными рабочими и иммигрантами. И результаты не заставили себя долго ждать: столкновения между рабочими участились. Может, власти делали ставку на новую "кровавую неделю?"
Коммунистическая партия быстро разобралась в подлой игре и мобилизовала силы. Комитет партии в провинции Ла-Плата послал в Берисо опытных рабочих, знакомых с местными условиями. Были напечатаны на нескольких языках многочисленные прокламации, разъяснявшие планы хозяев, провокаторскую роль "Объединения труда" и "Патриотической лиги" и энергично развенчивавшие провокационные террористические лозунги анархистов. Но молодой коммунистической партии не хватало кадров, чтобы провести широкую разъяснительную работу. Секции по национальностям, еще слабые, неокрепшие, не могли охватить всех иммигрантов. Те болезненно реагировали на провокации полиции, и чем дальше, тем труднее становилось удерживать их от столкновений с аргентинцами.
Два депутата-социалиста внесли в парламент запрос о том, собирается ли правительство принять какие-то меры, чтобы прекратить увольнения, но ни словом не упомянули о плане фабрикантов вызвать среди рабочих распри между аргентинцами и иммигрантами.
Во время дебатов один из депутатов, честный демократ, произнес правдивые слова, всколыхнувшие всю общественность страны:
— Берисо — крупнейший очаг туберкулеза в стране. Люди умирают от истощения, вызванного непосильным трудом по десять-четырнадцать часов в сутки. Недоедают те, которые за день разделывают тысячи туш коров, овец, свиней!.. У ворот Буэнос-Айреса лежит городок Берисо, где люди живут, как рабы. Известно ли жителям гордой, богатой и красивейшей из столиц Латинской Америки, что в сотне километров от них тридцать тысяч человеческих существ влачат жалкое существование среди невыносимых миазмов, подвергаясь жестокой эксплуатации, постоянно недоедая?.. Пора положить конец произволу американских и английских хозяев "Свифта" и "Армура"! Разве наша страна колония?
Бурные дебаты затянулись на несколько дней. Прогрессивные газеты намекали на какого-то мистера Смита, неустанно сновавшего в кулуарах парламента. Вопреки обильному изобличительному материалу, правительственное большинство протащило голосованием предложение об образовании комиссии для расследования событий. Неизвестный человек стрелял по машине депутата-демократа, но не задел его. Спустя несколько дней депутат отбыл в Европу, как говорили, "по делам". А тем временем владельцы фабрик нанесли новый удар: уволили еще тысячу рабочих. Этот удар, однако, преследовал далекую цель. В газетах, близких к трестам, появились статьи о бедственном положении мясохладобойной промышленности: склады набиты товарами, а покупателей нет; цены на скот и оплата труда рабочих якобы слишком высоки, это удорожает производство и не позволяет фабрикантам конкурировать на мировом рынке с другими странами. Фабриканты перестали закупать скот.
Игра была прозрачной, но цели достигла.
Представители аргентинских скотоводов быстро пришли к соглашению с уполномоченными акционеров из Нью-Йорка и Лондона. Цены остались теми же, и купля-продажа скота шла, как и прежде. Пострадали лишь рабочие — аргентинская правящая олигархия предоставила фабрикантам полную свободу действий. И снова над Берисо засвистела полицейская нагайка.
В те же дни под сенсационными заголовками на первых страницах печать торжественно раструбила о том, что в Патагонии потушен крестьянский бунт.
Влад остановился у кабачка на тихой окраине и оглянулся. Да, он хорошо запомнил его название — "Ла лисбре", что в переводе значит "Заяц". Открыл дверь и вошел в полутемное помещение. Посетителей было мало. Влад подошел к стойке, бросил монету в двадцать сентаво и попросил пива.