Как-то кузнец пришел взволнованный: он встретил Гутьереса, секретаря квартальной партийной организации, и тот попросил нас приютить на время нашего соотечественника. Как всегда немногословный, он только сообщил, что секретарь ручается за новичка и просит нас не проявлять излишнего любопытства.
Мы приняли предложение без особого восторга. Не потому, что времена были трудные — тогда никто не боялся помочь нелегальному. Нас беспокоило другое — сохраним ли мы дух взаимопонимания в нашей товарищеской семье.
Гутьерес привел гостя в тот же вечер.
Незнакомец вошел с приятной подкупающей улыбкой, пожал всем руку и попросил нас называть его просто Банка. Это был человек лет сорока с лишним, коренастый, плечистый, руки у него были маленькие и нежные. Говорил он тихо, ровным, приятным голосом.
В нашей комнатке будто праздник наступил. Слово за слово разговор незаметно оживился. Тема — исход битвы на Волге — волновала всех честных людей в мире. Банка увлекся. Он пил освежающее мате машинально, его темные глаза то загорались радостью, то сверкали гневом, а речь, изобилующая остроумными замечаниями и едкой иронией, подчинялась железной логике. Мы слушали его затаив дыхание и думали о том, что место уехавшего товарища занял достойный преемник. Он сразу же сжился с нашим маленьким коллективом, будто давно уже находился среди нас.
Появление Банки не только духовно встряхнуло нас. На утро следующего дня он критически осмотрел комнату, улыбнулся и как бы невзначай заметил, что всегда можно устроиться так, чтобы собственная нищета не бросалась в глаза. Мы мечтаем о лучшем мире, сказал он, боремся за него, потому прежде всего надо воспитать в себе любовь и понимание прекрасного, чувство порядка и чистоты. Когда мы вернулись с работы, нашему удивлению не было пределов. Мы испытывали смешанное чувство стыда и угрызений совести. Как мы сами не додумались до этого! На первый взгляд ничего особенного не случилось. Кровати были переставлены так, что комната сразу стала шире. Столик с приборами для мате сверкал чистотой. На импровизированной вешалке из доски висели наши "выходные" костюмы, заботливо накрытые большим листом оберточной бумаги. В углу аккуратно была сложена грязная одежда. Нам даже показалось, что мы переехали на новую квартиру.
Сколько времени жил с нами Банка, трудно сказать. Да и так ли это важно? Он принадлежал к тем редким людям, встреча с которыми навсегда западает в сердце: достаточно провести несколько часов с таким человеком, чтобы почувствовать, будто знаешь его давным-давно.
Мы все любили Банку, и он отвечал нам тем же, но особенно привязался он ко мне. Когда Банка говорил нам о том, что каждый сознательный рабочий должен прежде всего своими делами подавать пример другим и всегда помогать товарищу, или же рассказывал о зверствах фашизма, о героизме советских воинов, отдающих жизнь во имя спасения мира, он то и дело поглядывал на меня, и мне казалось, что слова его предназначены мне одному. Незаметно Банка стал для меня дороже брата.
Исторический поединок на Волге приближался к развязке. Напрасно реакционная печать уверяла, будто прорывы Советской Армии продиктованы "гениальной" стратегией Гитлера. Простые люди труда сердцем чувствовали, что это начало конца фашистского кошмара. Они жили в напряженном ожидании вести, о которой давно мечтали. Те, что верили в правду, верили и в победу советского народа и каждый день, каждый час, каждую минуту ждали исхода решающей битвы.
И победа пришла.
— Ее так долго ждали, что в первый момент все словно растерялись от радости. Трехмиллионный Буэнос-Айрес молчал, не смея поверить потрясающей новости. Словно не летели в прозрачном воздухе светлого вечера по всем направлениям ликующие радиограммы: "Победа под Волгоградом!", а звучал лишь молчаливый вопрос: "Что же теперь будет?"
Но прошло две, три, а может быть, и пять минут — кто мог измерить время в величайший момент, предшествующий всеобщему ликованию! — и наступило нечто невообразимое.
Мужчины вышли на улицы города: толпы смеющихся, пьяных от восторга людей заливали кафе, рестораны, сады, площади. А вслед за мужьями и женщины, бросив домашние дела, забыв о повседневных заботах, выбежали на улицу, смеясь и выкрикивая что-то ликующее. У всех на устах было одно: "Слышали?. Победа!"
Буэнос-Айрес трудно было узнать — он походил на гигантский человеческий муравейник. Казалось, жителей в нем стало вдвое больше.
Лишь на заре город притих. Впрочем, тишина была обманчивой. По инициативе Коммунистической партии Аргентины многочисленные прогрессивные организации лихорадочно готовились к демонстрации, чтоб на ней народ выразил свою бурную радость. К этой массовой мирной демонстрации с нетерпением готовились и все честные люди, трудящиеся Буэнос-Айреса. Пусть советские богатыри знают, что за океаном есть миллионы людей, которые радуются за них, восхищаются их великими подвигами, любят их. А те немногие, что жгли в церквах свечи и молились за победу человеконенавистнического фашизма, пусть смотрят на мирную демонстрацию и делают выводы для себя.