— Ты с ума сошла, жена! — Педро вскочил, забыв о ране.
— Нет, ты не такой, Педро, — задумчиво продолжала Конча. — Ты не можешь не видеть, что ошибаешься. Но сейчас дело не в этом. Очень важно…
— Нет, жена, — мрачно прервал он ее, не обращая внимания на окружающих, — какого дьявола эти гринго налезли сюда? Как воронье на падаль слетелись, а мы на улице остаемся. Будто они лучше нас работают…
Конча смотрела на него широко открытыми глазами, словно перед нею раскрывался совсем новый, незнакомый Педро. Внезапно она прервала его, указав на Влада:
— Этому гринго забастовка нужна меньше, чем тебе — он холост. А итальянка, которую сегодня арестовали, — мать восьмерых детей, и ей с основанием надо больше бояться за работу своего мужа, чем мне. Эти люди борются плечом к плечу с нами за общее дело. А ты называешь их вороньем. Мне стыдно за тебя, Педро. Так стыдно, что я готова сквозь землю провалиться. А хозяева, паразит проклятый, голуби, по-твоему, да?
— Дома ты бы так не посмела говорить, — процедил Педро.
Но Конча не обратила внимания на его слова.
— Я думала, ты из упрямства так говоришь, а оказывается, ты сердцем так чувствуешь.
Все молча слушали спор супругов. Не вмешивалась даже вспыльчивая Чола. Только при последних словах Кончи Арнедо, не выдержав, сказал:
— Сердце тут не при чем. Просто ему голову чепухой набили.
Педро смерил его гневным взглядом.
— У меня своя голова на плечах, Арнедо! — Он встал. — Зачем я вас слушаю? Пойду лучше.
— Иди, — бросил Арнедо. — Вас полиция не трогает. Она только тех хватает, кому дорог народ.
Конча загородила мужу дорогу.
— Подожди, Педро! Ты должен выслушать меня! Голос ее прозвучал так странно, что Педро от неожиданности сел.
— Может, дома… — пробормотал он.
— Нет, пусть эти люди тоже услышат, они для меня самые дорогие, а не воронье.
Стало тихо.
— Я жду! — повелительно сказал Педро, которому наступившее молчание показалось слишком долгим.
Конча глубоко вздохнула.
— Вот уже десять лет мы живем вместе. Когда мы встретились, я была еще ребенком. Я полюбила в тебе любовь к людям, веру в них. О лучшей жизни для рабочих, о правде, о свободе впервые я услышала от тебя. Еще недавно ты казался мне божеством — ты не бил меня, не напивался, разговаривал со мной, как с равной. И я верила, что ты самый хороший — человек на свете. Не нравилось мне только, что ты частенько, почистив свой револьвер, набивал карманы патронами и где-то пропадал. Но ты меня уверял, что делаешь это ради свободы, и я верила. В последние месяцы, особенно с тех пор, как началась забастовка, я встречала других мужчин, которые тоже говорили о свободе, но совсем — по-другому. Я неученая, не могу хорошо выразить, что чувствую. В те же — слова они вкладывали другой смысл, указывали другие пути спасения, и я понимала, что эти пути правильней, лучше. Я сравнивала. Сердце мне подсказывало, что ты неправ, что ты на ошибочном пути, но я любила тебя и слепо верила тебе.
— Поэтому сейчас срамишь меня перед людьми, — с презрительной усмешкой заметил он.
— Нет, Педро, это ты меня осрамил. И к тому же своими словами разрешил мои сомненья. Я не хочу, чтобы эти хорошие люди думали, что я разделяю твои мысли.
— Плохая ты жена, Конча.
— Да, плохая, — задумчиво повторила женщина. — Помнишь, как мы сюда шли? В Розарио тебя искали и под водой, и под землей. Ты и сейчас бы еще сидел в тюрьме, а может, и в живых бы тебя не было. Поездом мы не осмелились ехать, да и твои друзья, которые принесли бомбы, не дали тебе ни гроша в те ужасные дни. Помнишь? Целый месяц мы шли — днем и ночью, в зной и в дождь, голодные, оборванные, прятались от людей, как дикие звери… А сейчас ты говоришь, что я тебе плохая жена. Ты забыл, что я тогда была молода и красива и капатас со слезами умолял меня уйти к нему. Да, я не люблю тебя, Педро. Десять лет ты мне пел об идеалах, о борьбе, о свободе и правде. Я привыкла верить, что смысл жизни в борьбе за счастье бедняков. А сейчас я поняла, что ты боролся только на словах.
— Да я за них сотни раз головой рисковал! — крикнул Педро.
— Не за них, Педро, а за хозяев. Сегодня на рынке кто помог хозяевам убивать людей, набить арестованными полицейские участки? Твоя голова, твой пистолет. Кто ранил доброго Тибора, кто оставил без матери восьмерых детей итальянки? Твой револьвер, который ты предоставил в услугу хозяевам.
— И чего я тебя слушаю? — Педро вскочил и шагнул к двери.
— Нет, погоди! Я еще не все сказала.
Конча заслонила собой дверь.
— Ты, Педро, научил меня искать правду, думать… И вот что я хочу тебе сказать: если ты не изменишься, если не порвешь с теми, которые играют на твоей горячности, уходи с моих глаз долой.