«New Scientist» в подробностях описывает также, какие небывалые утехи, в том числе сексуальные, ожидают нас благодаря разумному белью. Уже не сам человек будет решать, кто станет его жизненным партнером, а его одежда осуществит предварительную вероятностную оценку, измерит, определит, проверит… Распознает также симптомы неврологических заболеваний, повышенное давление крови или первые признаки диабета. Через кожу введет в организм нужные лекарства, а если этого окажется недостаточно, то направит в соответствующие медицинские центры.
В статье все трактуется серьезно и в очень позитивном тоне. Подобные исследования в широком масштабе проводятся также в Японии, и первые экземпляры разумной одежды, изготавливаемые небольшими партиями, уже можно приобрести по цене от шестисот до нескольких тысяч долларов. Лично я отказался бы от гардероба, который до такой степени интересовался бы моей особой. Я вижу в этом покушение на нашу суверенность и свободу выбора. То, чтобы под воздействием нашептываний рубашки не совершить непристойный поступок — это еще полбеды, — но, однако, трудно установить границу, за которой деликатная подсказка белья меняется на тонко подаваемое принуждение. В «Осмотре на месте» все оказывается ошустренным, и поэтому нравственные поступки не являются следствием внутренних моральных принципов, а только определяются извне.
Независимо от двух процитированных здесь источников добавлю, что существует возможность вживления под кожу маленьких чипов, благодаря которым может быть подвергнута контролю как физиология данного человека, так и его движения и поступки. Над нами, как ангелы-хранители, будут кружить спутники, выполняющие идентификацию. «Компьютеровейники» будущего кажутся наиболее реальными. По мнению тех, кто об этом пишет, это — нормальный ход вещей: мы делаем то, чего наши прадеды не могли, а наши внуки сделают то, чего мы еще не можем представить. На этом пути нас подкарауливают многочисленные опасности. Науку заморозить не удастся, но я не имел бы ничего против того, чтобы организовалась группа хорошо подготовленных научных следователей и детективов, которые бы выявляли разных сумасшедших докторов Франкенштейнов и делали невозможным для них клонирование людей, пересадку голов или реализацию других безумных замыслов.
Мы являемся — и я вместе со всеми — очень отсталыми. Не только законодательство отстает от новейших научных и технологических открытий, но также человеческая реактивность и мир наших эмоций за ними не успевают. Из призыва упомянутого суперинженера ничего, очевидно, не получится, но я, однако, понимаю, какие опасения вызывают подобную реакцию. То, что увлекает американцев, меня не увлекает. Может быть, в своих вкусах я старомоден; то, что писал в различных «Осмотрах на месте», считал свободным полетом фантазии, а не возможностью, реализации которой я не дождусь.
У меня недавно был российский специалист по компьютерам и задал вопрос, почему я перестал писать science fiction? Перестал, когда заметил, что то, к чему я с легкостью относился как к фантазии, проявилось в реальности, конечно, не в идентичном плодам моего воображения виде, но в подобном им. Я решил, что нужно сдержать себя, ибо еще додумаюсь до чего-нибудь такого, что мне уже совершенно не будет нравиться.