— Трудно сказать, сколько им платят, — отвечает Блэк, — но, безусловно, немного. А вот откуда они берутся, на этот вопрос я, пожалуй, могу ответить поточнее. Обычно это бывшие военные летчики-истребители, демобилизованные или по инвалидности после ранения, или за так называемые «красные убеждения», то есть попросту за то, что эти люди считают войну величайшим несчастьем для человечества и что с войной нужно бороться, отстаивая дело мира.
Работа их очень тяжела, так как они летают на старых, потрепанных, тоже бывших военных машинах, перегруженных баллонами с дымообразующей смесью.
Как правило, на этой работе они долго не выдерживают. Иногда их увольняют, чаще же всего они погибают.
Однако на их место находятся другие кандидаты. Есть ведь нужно, к тому же часто надо обеспечить еще и семью.
— Скорей бы уж в море, — неожиданно отзывается Рогалев.
— Раньше чем через неделю не выберемся, — уныло произносит Костев, — и идти еще далеко, очень далеко.
Сегодня, 12 сентября, у нас праздник. Работа по выверке вала закончена, и судно, стоя на месте, проходило швартовые испытания. Все в полном порядке. Завтра мы должны выгрузить балласт — сто тонн песку, затем принять груз — и в море. Настроение у всех приподнятое. На палубе хлопочет Сергеев, что-то проверяя и вытягивая в такелаже, Александр Семенович составляет заявку на продовольствие. Александр Иванович возится с картами. Из радиорубки слышно веселое мурлыканье: Сухетский, напевая вполголоса, проверяет радиоаппаратуру. В машинном отделении механики и мотористы после ухода рабочих приводят все в порядок.
После ужина мы с Мельниковым на машине представителя Амторга едем провожать «Барнаул», который уходит в Сиэтл сегодня вечером. Китобойцы во главе с «Касаткой» ушли еще вчера. «Барнаул» стоит около широкого мола, он уже закончил погрузку и глубоко сел в воду. На молу, рядом с двумя лимонно-желтыми качающимися «слонами», стоит несколько потрепанных легковых автомашин.
У Владимира Петровича гости — русские, живущие в Лос-Анджелесе. Русских насчитывается в этом городе около ста тысяч. В подавляющем большинстве это молокане, староверы и другие переселенцы, бежавшие от царского гнета в период реакции 1907–1909 годов. Есть среди них и приехавшие значительно раньше. Почти все эмигранты хорошо помнят русский язык, их дети, родившиеся и выросшие на американской территории, по-русски говорят уже не совсем чисто, с заметным иностранным акцентом.
Мы идем к «Барнаулу», спускаемся по трапу на его палубу и, пройдя мимо вахтенного матроса, который с улыбкой приветствует нас, направляемся в кают-компанию.
В кают-компании шумно — здесь весь командный состав «Барнаула» и восемь человек гостей. Радиола играет русские народные песни, гости и хозяева оживленно беседуют. Присоединяюсь к разговору, который, конечно, вертится вокруг России. Очень скоро, однако, выясняется, что хотя гости наши говорят о родине, родина в их представлении — это какая-то старинная Россия — Россия помещиков и купцов, жандармов и чиновников, Россия, в которой прошли их детство и юность. Но, несмотря на эту разницу в представлениях, оживленная беседа не прекращается.
Гости — пожилые, даже старые люди; шестеро из них — женщины, двое мужчин. Одеты скромно. Напротив меня сидит Пелагея Игнатьевна Панкратова. Ей, вероятно, около шестидесяти лет. Доброе открытое широкое русское лицо. Чуть вздернутый нос, светло-серые, уже поблекшие глаза, седые волосы аккуратно зачесаны и покрыты черным полушалком. Говорит она мягко и немного певуче. Сколько таких женщин можно встретить у нас в трамвае, на улице, в вагоне метро! Рядом с ней сидит ее муж, плотный кряжистый старик. Он где-то работает столяром. Типичное лицо русского пожилого мастерового с этакой хитринкой в глазах. Он мало говорит, только изредка густым басом поддакивает жене.
Немного дальше, рядом со вторым помощником капитана «Барнаула», единственной у нас девушкой-командиром Женей Танбаум, сидит «миссис Власова», маленькая, круглая старушка, тоже в черном полушалке. Она что-то оживленно говорит Жене, поминутно называя ее «доченькой» и удивляясь, как это она не побоялась выбрать профессию моряка.
Темнеет, гости прощаются, желая нам счастливого пути, и просят передать привет родине. Прощаемся и мы с Владимиром Петровичем и со всеми товарищами с «Барнаула», спутниками по долгому плаванию. На борт «Барнаула» поднимается лоцман, с мостика звенит машинный телеграф: «Машине приготовиться». Мы выходим на стенку мола.
Отданы швартовы, вспыхивают бортовые и топовые огни. Под кормой «Барнаула» вспенивается вода, и он медленно отделяется от стенки.