Команда быстро привыкает к своим спутникам и уже называет их своим «воздушным конвоем». Когда «конвой» залетает особенно далеко вперед и поджидает нас, сидя на воде и отдыхая, команда, с рассвета до темноты занятая на палубе пошивкой новых парусов, начинает беспокоиться. И когда птицы появляются вновь, улыбки озаряют усталые лица.
— «Конвой» произвел глубокую разведку пути впереди, — смеется Гаврилов, — честное слово, приятно идти, когда знаешь, что водный район по курсу внимательно исследован семью парами глаз.
Да каких глаз! Фрегат высоко парит в воздухе, но вот неуловимое движение длинных, узких, как ножи, крыльев, и он камнем падает вниз, чуть касается воды и снова взмывает высоко вверх, сделав глотательное движение. Маленькая рыбка, замеченная с большой высоты, поймана — и фрегат позавтракал. Чтобы «конвой» не отстал, команда подкармливает его, бросая за борт куски хлеба, не обращая внимания на ворчание Быкова, заявляющего, что он не обязан выпекать хлеб для пернатого населения всего Тихого океана.
— А если появится еще акула, — ворчит он, — что ж, вы будете ей целыми буханками хлеб кидать, а я все пеки, и помощников нет.
— Если появится акула, мы тебя целиком вместо буханки бросим, — отвечает Рогалев, — на что нам кок, которому куска хлеба для морской птицы жалко. Да и что это за хлеб? Бросаешь его, а сам краснеешь, перед птицей совестно.
Быков пытается обидеться за незаслуженный намек на низкое качество хлеба, заявляя, что лучше бросить такого пустомелю, как Рогалев. Но у того сейчас же находятся союзники, и, безнадежно махнув рукой, Быков уходит на камбуз. Ему, конечно, не жаль хлеба, и он сам потихоньку весьма щедро прикармливает крылатых «конвоиров», но поворчать при виде выбрасываемого за борт хлеба он считает своей обязанностью.
На третий день фрегаты послужили причиной внеочередного вечера вопросов и ответов.
Когда команда, свободная от несения вахт, как обычно, перед сном собралась на втором трюме и в вечерней темноте раздавались смех и шутки, я, закончив определение места судна по высоте звезд, зачем-то спустился на палубу.
— Борис Дмитриевич! — окликнул меня Буйвал. — Здесь имеется несколько разных мнений относительно привычек и жизни наших воздушных «конвоиров», я в этом не сведущ, прошу вашей помощи.
Через минуту я уже наверху, на штабеле бухт сизальского троса рассказываю все, что знаю о жизни чаек.
Незаметно разговор переходит на другие темы. Вспоминаем последний порт, в котором мы были, — Сан-Франциско.
— Много непонятного в жизни и привычках американцев, — говорит неожиданно Решетько.
— Ты бы лучше рассказал, как ты «непонятное» в Сан-Франциско на улице смотрел, — насмешливо произносит Гаврилов.
— Расскажи-ка, Дмитрий, расскажи, — подхватывает Пажинский.
— Ну что пристали, — недовольно отзывается Решетько, — и расскажу.
Сбиваясь и сердито отмахиваясь от товарищей, Решетько рассказывает, как, идя по улице, он заинтересовался небольшим ярко-красным железным шкафчиком, очень похожим на автомат для выбивания билетов в московском метро, только значительно меньшего размера. Шкафчик-автомат был укреплен на небольшом столбике около входа в магазин и, кроме отверстия для опускания монеты, имел еще два застекленных отверстия для глаз. Три военных американских моряка заглядывали по очереди в эти отверстия и с восторгом хохотали, обмениваясь замечаниями и отталкивая друг друга. Наконец они отошли от шкафчика и, заметив наблюдавшего за ними Решетько, о чем-то его спросили. Решетько произнес единственную фразу, известную ему по-английски, — что он русский моряк с советской шхуны «Коралл».
Моряки пришли в восторг, и, усиленно показывая на шкафчик, убеждали его, что это «вери гуд» и «вери найс». Решетько понял, что они хвалят то, что видели в шкафчике, и подошел к нему поближе. Над отверстием для опускания монет стояла цифра 10. Ясно, что сюда нужно было опустить десятицентовую монету. Решетько порылся в кармане, нашел монету, опустил ее и стал смотреть в отверстия. Сначала он ничего не понял, так как не ожидал увидеть на улице большого города порнографический фильм, но когда разобрался, в чем дело, то отскочил от автомата и, повернувшись спиной к удивленным морякам, быстро вошел в магазин, где находились Сухетский и другие товарищи, с которыми Решетько был в городе.