Около 9 часов подвозят реи на небольшой баржонке, и команда начинает принимать их на борт. Осматриваю их и расписываюсь в приеме. Разбитной клерк, привезший реи, с восторгом снует по судну, всем мешая и все рассматривая. Команда, узнавшая о задержке отхода, настроена мрачно, но работает по-прежнему быстро.
Через десять минут вдвоем с Дэвидсом мы шагаем по берегу. Он сокрушенно качает головой, что-то бормочет, я молча иду рядом. Настроение паршивое, и разговаривать не хочется.
Глава агентства отсутствует, и, усевшись за его стол, мы начинаем звонить по телефону. Вернее, звонит Дэвидс, а я сижу и ожидаю, когда можно будет разговаривать. Вызов Сан-Франциско продолжается довольно долго, и я машинально скольжу глазами по толстому стеклу, покрывающему стол. Под стеклом какие-то рекламные проспекты, списки телефонов, адреса, записки и вдруг среди них отпечатанная в красках обнаженная фигура молодой золотоволосой девушки голливудского стандарта. Это на письменном столе шефа агентства, пожилого, солидного человека! Нет, они здесь действительно посходили с ума, все, без различия возраста.
Наконец Дэвидс, очевидно, дозвонился и начинает объяснять сложившуюся ситуацию. Указав, что без перевода денег «Коралл» выпущен из порта не будет, и ответив, очевидно, на недоуменный вопрос представителя Амторга, что есть такие указания, он называет примерную сумму перевода, затем, сказав:
— С вами сейчас будет говорить русский капитан, — протягивает трубку мне.
Я излагаю события так, как их себе представляю, и прошу ускорить оформление перевода.
— Все возможное для ускорения перевода денег будет сделано, — говорит в заключение представитель Амторга, — но вряд ли это можно закончить раньше понедельника. Сегодня пятница, воскресенье нерабочий день. Да, очевидно, только в понедельник.
Закончив переговоры и попрощавшись с Дэвидсом, медленно иду на судно. Сейчас нужно ждать, а это очень трудно, когда уже настроился на выход и знаешь, что каждый бессмысленно потерянный день отодвигает час возвращения домой.
На судне по-прежнему кипит работа, часть парусов уже прикреплена к реям.
— Сегодня к ужину закрепим все паруса, — заметив меня, говорит Александр Семенович, — скорей бы их опробовать. Как дела?
Я отвечаю, что выход может состояться не раньше второй половины дня в понедельник или, всего вернее, во вторник утром. Такое сообщение энтузиазма не вызывает, и команда, молча слушавшая наш разговор, угрюмо расходится по местам. Настроение у всех, конечно, подавленное.
Томительно тянутся дни вынужденного простоя. С утра до ночи возится команда на борту судна, стараясь хотя бы усиленной работой скоротать время. Вечерами, собравшись на палубе, матросы и мотористы ведут бесконечные разговоры о доме, об ушедшем «Кальмаре» и вполголоса поругивают американские порядки. На берег почти никто не ходит, всем уже надоел этот город и хочется скорее в море. В субботу вечером к нам приходят гости: несколько русских и филиппинских семей из ближайшего к Гонолулу селения. Русские эмигранты времен до Первой мировой войны выглядят довольно странно. Женщины в сарафанах и босиком, мужчины в каких-то поддевках и сапогах бутылками. Они долго расспрашивают нас о России, поют старинные русские песни, кое-кто из них даже плачет, вспоминая родные места. Филиппинцы, маленькие черно-коричневые люди, наоборот, очень веселы, они танцуют на палубе с матросами под патефон, много говорят и искренне смеются, когда непонимание языка приводит к неожиданным конфузам. Они засиживаются допоздна и, напившись у нас чаю, долго прощаются, уходя.
Всем надоела затянувшаяся стоянка, и даже никогда не покидавший борта «Коралла» «семнадцатый член команды», Васька, устав от вечного сидения в кубрике, начинает проявлять признаки падения дисциплины и вечерами исчезает в полуразрушенных складах, причиняя немалое беспокойство всей команде, опасающейся за его судьбу.
Наконец, в понедельник, во второй половине дня, Дэвидс сообщил, что все в порядке, деньги переведены, и если русский капитан желает, то может выходить в море тотчас же. Немедленно заказываю свежее продовольствие и извещаю портовые власти о выходе во вторник в 8 часов утра. Все остальное уже давно готово к выходу.
К 8 часам 14 октября заканчивается процедура оформления отхода, и вот наконец долгожданная возможность скомандовать:
— Отдать швартовы!
Не успеваем мы отойти от стенки, как на ней показывается высокая фигура мистера Перкинса. Он машет рукой и кричит: