На закате солнца, в виду острова Уллындо, скалистые берега которого так же засыпаны снегом, убираем часть парусов и берем рифы на оставшихся. Ветер грозит перейти в шторм, и нести все паруса опасно. В глубокой темноте около 22 часов при усилившемся до восьми баллов ветре убираем кливер и берем второй риф на фоке, гроте и бизани. Брызги, летящие по ветру, быстро замерзают, покрывая паруса крепкой ледяной коркой. Работать с ними сейчас очень тяжело. Потоки ледяной воды окатывают до пояса, брызги секут лицо. Летящий снег уменьшает и без того плохую видимость. Но люди справляются со своей работой быстро и четко.
К двадцати четырем часам ветер достигает силы девятибалльного шторма, и мы ложимся в дрейф. Дальше лавировать против ветра невозможно.
Но и лежа в дрейфе, шхуна круто кренится и принимает на палубу очень много воды. Через час становится ясно, что дальше так держаться нельзя, и я приказываю убрать оставшиеся паруса и под мотором лечь по ветру.
Замер по анемометру показывает силу ветра в десять баллов, причем ветер все усиливается. Посылаю Александра Семеновича на палубу приготовить плавучий якорь.
Оглушительно воет ветер между оголенными мачтами, заглушая не только слова, но даже шум работающего двигателя. Снежные заряды то и дело налетают на судно, полностью скрывая все, что находится впереди грот-мачты. Белая пелена вплотную обступает борта, и грозно выныривают из нее уже под самым бортом огромные валы. Высоко вверх взлетает корма судна, с перебоями бешено вращается в воздухе винт, а бушприт и часть полубака глубоко зарываются в воду. С грохотом и плеском вкатывается гребень волны на полуют, придавливая его своей многотонной тяжестью, и яростно перелетают через кормовую рубку потоки воды и пены. Медленно оседает вниз корма, с которой скатываются на оба борта и вперед на палубу каскады воды, и грозный пенный гребень, с обоих бортов заливая палубу до высоты фальшбортов, уже движется к носу. Столбы брызг и пены поднимаются у возвышения полубака, и вот нос судна взмывает вверх, а над глубоко опустившейся кормой, высоко, очень высоко, вырываясь из-под снежного савана, как огромная черная стена с белым гребнем на вершине, возникает следующий вал. И вновь, обдаваемая потоками воды, взлетает наверх корма, и на палубу, еще не успевшую освободиться от воды, вновь устремляются новые потоки.
Трудная ночь. Уже давно вернулся с палубы совершенно мокрый Александр Семенович, изготовив с командой плавучий якорь, и теперь мы стоим с ним по сторонам рулевой рубки, у которой откинуты оба передних стекла, и, повернувшись назад, навстречу подходящим с кормы валам, подправляем курс рулевого. Попасть сейчас бортом к волне почти гибельно для судна. Мы знаем это хорошо, и поэтому, стоя под ударом гребней, направляем его так, чтобы каждую новую приближающуюся волну оно встретило возможно ближе к положению прямо с кормы. Шарыгин и Рогалев, также оба мокрые, тяжело дыша, беспрерывно вращают штурвал. Иногда напор воды на перо руля настолько силен, что штурвал стремится вырваться из их рук, и они, напрягая все силы, стараются удержать его.
Плавучий якорь прочно закреплен на палубе, но до рассвета ставить его опасно. Для того чтобы стать на плавучий якорь, нужно развернуться носом к волне, то есть пройти положение, когда судно будет обращено к ней бортом. В темноте не видно валов, и выбрать момент для поворота невозможно.
Томительно тянутся ночные часы, не принося никакого облегчения. Постепенно теряется всякое ощущение времени. Озябшее тело уже перестает чувствовать холод, и только пенные валы остаются в сознании. Интервалами между ними протяженностью всего в несколько секунд, измеряется теперь это время. Только необходимость держаться кормой к волне остается из всех ощущений, и уже машинально, без всякого участия мысли произносит язык отрывистые команды:
— Право! Больше право! Так держать!
Или:
— Лево! Больше лево!
Тускнеет сознание, и, сколько команд было произнесено, уже совершенно невозможно установить. С удивлением замечаю вдруг, что дождевой плащ густо подернут тонкой ледяной коркой, но и это проносится как-то стороной, не оставляя следа. Скорее бы рассвет, а сейчас главное:
— Право! Больше право! Лево! Больше лево!
Вряд ли рулевые, выбивающиеся из сил, слышат нашу команду, тонущую в грохоте и реве. Но если склонится к окну Александр Семенович, стоящий на правом борту, значит, нужно ворочать влево, если склоняюсь я, значит, наоборот, опасность грозит с левого борта и нужно ворочать вправо. Давно бы уже вырвало штурвал из их усталых рук, если бы не помогали им еще засветло заведенные румпель-тали, в значительной мере амортизирующие удары воды по перу руля.