— Почему ушли с судна?
Он усмехается:
— Почему уходят с судов моряки? Потому, что суда перестают плавать. На этом месте перестал плавать и мой пароход. Вон он стоит. — Моряк показывает рукой в сторону.
Оборачиваюсь. Сзади нас, за большим пакгаузом, находится небольшая квадратная гавань, в которой тесно, борт к борту, сплошь занимая все пространство между причальными стенками, стоят десятка три судов различной величины. Их трубы наглухо завязаны брезентом. Палубы пусты. Это корабли, поставленные на прикол из-за отсутствия работы для них. Такие «кладбища» вполне пригодных к работе кораблей имеются во всех английских портах. Сотни пароходов стоят без движения, и тысячи моряков остались без работы.
— Который ваш? — спрашиваю я.
— Шестой с краю. Вон тот с красной трубой, «Готфорд».
Пытаюсь разглядеть пароход, но с красными трубами их несколько, да и не все ли равно который…
— Хороший корабль, — говорю я, чтобы сделать приятное своему собеседнику, ибо нет ничего приятнее для моряка, чем похвала кораблю, на котором он плавал или плавает.
— О да, — оживляется моряк. — Он делал по десять с половиной миль. Мы ходили в Южную Африку: Кейптаун — Саутгемптон. Всю войну. Последний раз мы пришли из Кейптауна в декабре прошлого года, и больше «Готфорд» никуда не ходил. Даже отсюда туда, — он машет рукой в сторону морского кладбища, — его перетащили буксиром.
Он замолкает и задумывается.
— У нас был хороший капитан. Очень хороший человек, не такой, какие бывают капитаны обычно. Он был старый человек. На этом корабле он плавал с его постройки — двенадцать лет. Он плакал, когда уходил с мостика, я сам видел, я тогда надевал чехлы наверху. У него большая семья где-то на севере. Сейчас очень много безработных капитанов. А какой у вас капитан? Хороший или нет? Так редко попадаются хорошие капитаны. У вас тоже, да?
Я отвечаю, что капитан у нас хороший, что плохих у нас почти не бывает.
— Я знаю, — говорит он, — мне говорили те из моих друзей, кто ходил во время войны в порт Мурманск. Но люди все-таки остаются людьми и хороших капитанов мало. Они все держат руку хозяев.
Я объясняю ему, что у нас хозяев нет. Он кивает головой без особой уверенности.
В это время Мельдер, не принимавший, как обычно, участия в разговоре, говорит:
— Пошли, — и показывает рукой в сторону «Барнаула», на котором уже тихо и облако угольной пыли рассеялось.
Мы встаем и прощаемся с нашим собеседником. Он крепко жмет руку и, печально улыбаясь, говорит:
— Удачи и попутного ветра.
Мы благодарим и идем к трапу «Барнаула».
Мельдер вновь нарушает молчание:
— Хороший парень!
— Да, хороший, — соглашаюсь я.
И мы поднимаемся на палубу «Барнаула», стараясь не касаться руками покрытых густым слоем угольной пыли перил.
Сегодня воскресенье. С раннего утра в аванпорту показываются небольшие яхточки и шверботы. Редкие облачка скользят по небу, гонимые свежим четырехбалльным северо-восточным ветром. На закрытом со всех сторон рейде зыби нет, и десятки суденышек, красиво накренившись, бороздят его по всем направлениям. Некоторые из них проносятся очень близко от нас, и яхтсмены, что-то крича, приветливо машут нам руками. Среди яхтсменов много девушек. Красные, белые, голубые и даже черные паруса мелькают по всему рейду.
У нас на борту нет парусной шлюпки, и матросы с завистью наблюдают за яхтами. Днем матросы и мотористы занимаются судовыми работами, по вечерам читают, играют в домино, в шахматы или, собравшись на палубе, поют под аккомпанемент мандолины и гитары. Сегодняшнее развлечение очень кстати, тем более что по случаю воскресного дня судовые работы не производятся и команда не занята.
На американских кораблях тоже спускают несколько шлюпок и пытаются ходить под парусами. Но очевидно, что этому виду спорта большого значения американцы не придают. Из четырех шлюпок удовлетворительно пошла только одна, остальные вернулись к борту кораблей. Зато непрерывным потоком везут моторные катера американских матросов на берег.
— Ну, сегодня хоть не увольняйся на берег, совсем забудешь, что находишься в Англии, — говорит Решетько, смотря на катер, переполненный американскими матросами и направляющийся к берегу.
— Сейчас бы на шлюпке походить, — мечтательно говорит Гаврилов. — Ты вот не понимаешь этого, а до чего здорово, когда свежий ветерок да хороший рулевой! Как на автомашине — вода так и мелькает.
— Качает на ней сильно, — сконфуженно произносит Решетько.
— Качает… — насмешливо тянет Гаврилов. — Эх ты, моряк!