В зеркальной глади океана отражаются бесчисленные звезды, в точности повторяя рисунок неба, и только у самого борта в расступающейся под корпусом воде они дробятся и исчезают. Горизонта не видно, он закрыт густой дымкой, а именно там, на горизонте, должно возникнуть черное пятно тучи, несущей шквал. Рядом со мной стоит Каримов и внимательно вглядывается в горизонт. Позади нас машинный люк, и оттуда столбом поднимается вверх горячий, пропитанный запахом масла воздух. В машине сейчас нелегко, и машинной команде достается. Вот из двери надстройки под нами выходит на палубу, ища прохлады, моторист Костев. Он в одних брюках и легких сандалиях. В свете иллюминатора радиорубки видно, что все его тело блестит от пота, как будто его с ног до головы облили водой. На шее у него кочегарская сетка. Он вытирает ею лицо, с наслаждением дыша полной грудью. Нам душно, а ему, поднявшемуся из раскаленного машинного отделения, кажется, что здесь, наверху, прохладно.
Наступление дня тоже не приносит облегчения. По-прежнему, как густое масло, переливаются пологие волны мертвой зыби, покачивая «Коралл»; по-прежнему неподвижен раскаленный воздух. До металлических частей невозможно дотронуться. Из пазов палубы жирными черными каплями выступает смола. Мачты «Кальмара» чуть видны на горизонте, он правее и впереди нас. От пожарного рожка оборудуем перед обедом на палубе душ из забортной воды. Это должно немного освежить команду и одновременно предохранить палубу от рассыхания. И так уже во многих местах появились трещины.
Как только душ начинает работать, около него выстраивается очередь.
Не дождавшись, когда до него дойдет черед, Сухетский бежит в машину и просит прибавить напор, после этого открывает второй рожок и ложится на палубу под струю. Из машины один за другим поднимаются механики и долго, фыркая, плещутся в струе.
За обедом у всех появляется аппетит, снова раздаются веселые шутки, и томительный зной переносится легче.
Перед ужином купание повторяется. Средство борьбы со зноем найдено.
К вечеру над штилевым морем слева за кормой появляется небольшое черное пятно, напоминающее вершину дальнего острова. Палящий зной и духота усиливаются. Дышать на раскаленной палубе трудно.
Пятно быстро увеличивается в размерах, расплываясь в ширину, поднимаясь вверх. Быстро подходит Мельников.
— Шквал?
— Да, шквал. Проверьте еще раз, все ли задраено на палубе и закреплено на местах. Усильте крепления вельбота.
— Есть, будет сделано, — отвечает Александр Семенович, и вскоре вся команда уже занята работой на палубе.
Черная туча, окаймленная клубящимся облачным валом, уже закрывает половину неба и быстро надвигается на солнце. В воздухе по-прежнему никакого движения, вода так же масляниста и гладка, но горизонт под тучей быстро чернеет.
— Ветер, — протягивает руку Каримов.
Еще несколько минут, и солнце, на мгновение окрасив в серо-палевый цвет вал облаков, скрывается за ним. Сразу темнеет, и только впереди ярко блестит освещенная солнцем вода, и голубеет небо. Черная полоса на воде быстро приближается к судну. Уже можно различить бесчисленные белые гребешки на ее поверхности. «Коралл» плавно падает на один борт и, высоко задирая бушприт, скользит с проходящей вперед волны.
— Десять градусов право! — командую я Рогалеву, стоящему на руле.
«Коралл» поворачивается кормой к приближающемуся шквалу.
Первый порыв ветра, густо зарябив воду, проносится над судном. Сразу делается прохладно и тихо. Еще мгновение, и черно-белая полоса пенной воды — под самой кормой. Оглушительно, разноголосо ревет ветер в снастях.
Лежавший на трюме небольшой кусок доски, подхваченный ветром, ударяется о фок-мачту и падает за первый трюм. Пена летит по ветру и тысячами брызг покрывает судно. Далеко-далеко впереди еще видна узкая полоска голубого неба, а вокруг уже вздымаются пенные гривы волн, и круто кренится, раскачиваясь с борта на борт, «Коралл», высоко поднимая то корму, то нос на попутной зыби.
Крепко держась за поручни, поворачиваюсь против ветра. Дышать невозможно. Воздух забивает рот, горло, с силой давит на глаза, и брызги срываемых с гребней волн больно секут лицо.
Все видимое пространство покрыто пеной и взлетающими вверх гребнями, горизонт окутан каким-то серым туманом.
Возле меня показывается фигура Мельникова, пробирающегося вдоль поручней; он что-то кричит, захлебываясь воздухом, но расслышать его невозможно — голос тонет в оглушительном реве ветра. Александр Семенович безнадежно машет рукой и, потеряв равновесие, чуть не падает. Удержавшись, опять хватается за поручни и, обняв меня за плечи, кричит в самое ухо: