— Смотрите, какие-то люди машут нам чем-то белым, вон между деревьев.
Смотрю в бинокль, нет сомнения, это наши вчерашние собеседники: Джордж и его спутник. Но сегодня они оба обнажены до пояса. Вероятно, Джордж машет рубашкой своего спутника.
Я подхожу к тифону и даю три прощальных гудка. На берегу Джордж вертит рубашкой, как пращой; на вопрос лоцмана, зачем я дал гудки, отвечаю: прощался с портом, и он, довольно улыбаясь, как капитан порта благодарит за внимание. А я еще долго оглядываюсь на белый лоскут, который делается все меньше и меньше, пока наконец не сливается с темно-зеленым фоном зарослей.
Проходим маяк на выходном мысу и замедляем ход. К борту подходит катер, и лоцман приветливо прощается, желая попутного ветра. «Прощание с портом» ему очень понравилось, и он доволен.
Отходим немного в море и ложимся в дрейф, ожидая выхода остальных судов. Вчера на совещании капитанов было решено идти всем вместе.
Вест-индский ураган
Лучи заходящего солнца окрашивают багряным светом гребни волн, во впадинах между которыми уже скапливается вечерняя темнота. Свежий ветер наполняет паруса и кренит судно. Позади, также кренясь под высокой шапкой парусов, отливающих медью и золотом, идет «Кальмар». Левее, один за другим, идут три китобойца во главе с «Касаткой». Еще дальше, налево, виден силуэт «Барнаула». Уходят в воду за кормой вершины острова Сент-Томас. Пара чаек, окрашенных лучами солнца в розовый цвет, летит к берегу на ночлег.
декламирует Каримов и добавляет: — Барометр начал падать. Как бы не прихватило.
— Ничего, пробежим поперек моря быстро, а там под берегом Колумбии уже не страшно, — отзывается Мельников.
Огромный шар солнца медленно приближается к черте горизонта, принимая оранжевый оттенок, постепенно переходящий в багрово-красный. Вот он уже касается воды, и вода как бы вспыхивает от этого прикосновения; огонь сияющей дорожкой быстро бежит по поверхности от горизонта, зажигая на своем пути всхолмленное море перебегающими бликами. Теперь на солнечный диск можно смотреть. Он медленно, как бы нехотя, погружается в волны. Вот только половина его видна над горизонтом, вот остается только маленькая горбушечка, как будто верхушка какой-то золотой горы, находящейся далеко-далеко. Еще несколько секунд — и вспыхивает на мгновение ослепительным ярко-зеленым светом исчезающий край солнца, и остается только огромное зарево над водой в том месте, где в него погрузился солнечный диск. Сразу темнеет поверхность воды и гаснут огни на гребнях волн.
На поверхности моря уже сумерки, а вверху облака еще сияют розовыми и красными оттенками. Но постепенно они, начиная с нижних, темнеют и переходят в нежнейшие сиреневые тона, которые медленно сгущаются до темно-фиолетовых, и только высоко-высоко вверху бледно-розовым светом светится маленькое перистое облачко, как напоминание о животворящем огне вселенной, ушедшем за горизонт. Но вот и оно начинает тускнеть, и белыми точками зажигаются первые крупные звезды.
Еле различимый темный силуэт «Кальмара» значительно приблизился, и его бортовые огни начинают немного склоняться влево. Он постепенно обгоняет нас. Левее сверкают зеленые и белые огоньки китобойцев и «Барнаула». Ветер заметно свежеет, и они отстают. Взлетают и опадают с левого борта пенные фосфоресцирующие гребни, и потоки воды временами вкатываются на палубу, разбиваясь о комингс трюма.
На трюме сегодня людно. В наступившей темноте мелодично ведет знакомый мотив мандолина, рокочет гитара, и, наконец, в мелодию вплетается голос Олейника. Он поет простую, но такую дорогую и родную песенку из фильма «Два бойца». Но что это? Слова немного не те. Это, так сказать, морское, вольное переложение песни:
Всей душой я уношусь вслед за песней, далеко-далеко, к берегам родной Отчизны. У нас здесь вечер, около 23 часов, а в Москве — уже 7 часов утра следующего дня. Улицы полны народа, спешащего по делам. Столица начинает свой трудовой день. А здесь, на маленькой, омываемой соленой водой накрененной палубе, в темноте тропической ночи, горсточка людей, собравшись в кружок, слушает песню, ту, которую поют и на родных просторах. Олейник поет: