Кавагути и сам не особо понимал, к чему он это сказал. Или (вернее будет выразиться) что он имел ввиду. Скорее, он просто хотел уйти достойно, не выказывая страх. Чувство эйфории и тепла накрыло юношу, когда время, наконец, обрело прежний ход.
Грудь самоубийцы поднялась в последний раз. Веки окончательно сомкнулись.
2
- Почему же ты решил умереть, Кавагути?
Приглушенный свет, исходящий от одинокого светильника на столе, танцевал под неслышимое уху рондо. Кавагути обнаружил себя в небольшой комнатке, примерно в пять татами. Сгорбившись, он сидел за маленьким столиком с сакадзуки в руке. Чашка до краев была наполнена сакэ. В горле пересохло, так что он с трудом отпил самую малость и прокашлялся. Смутившись пробуждения в незнакомом месте, хотя казалось, что пробуждения более ему не видать, Кано попытался привести воспоминания в порядок. Голос показался больно знакомым…
Мысли все никак не собирались в складный строй. Кано обратил внимание на собеседника, подняв глаза чуть выше. И не мог поверить им. «Чего же это я так жалко выгляжу?» - всполошился юноша и быстро выпрямился, хотя и неловко отвернулся в сторону. Он не очень хорошо скрывал эмоции. Хотя, как и многие японцы, не любил их демонстрировать прямо. Товарищ-собутыльник внезапно громко засмеялся, отчего Кавагути даже едва заметно дрогнул. Знакомые силуэт и лицо медленно приблизились к Кано, и теперь он мог во всех подробностях убедиться, что ему не чудится. Щуплое тело, хранящее в себе столь сильный голос, потянулось через стол, и рука этого человека похлопала Кавагути по плечу.
- Да успокойся, я ведь не кусаюсь, Кано-кун. Выпей, да расскажи уже. Ты чего это помирать вздумал? – на последних словах мужчина заговорил потише, и можно было заметить, как его янтарные глаза блеснули в свете лампы. Слезы он поспешно утер рукавом хаори. – я тебя рад видеть, конечно, но грустно как-то…ты теперь тоже не жилец.
- А что я должен сказать?
Кано глубоко вздохнул, чтобы успокоить дыхание. Губами прильнул к сакадзуки и отхлебнул еще. Неведомо для себя он озвучил мысль и ненадолго из-за этого засомневался. Обидится ли собеседник несколько грубому ответу? Ведь этот человек…
***
Напротив сидел Оба Эдо – некогда близкий друг, почивший несколькими днями ранее, до того, как сам Кано совершил самоубийство. Лицо Эды ничуть не изменилось – от него веяло аурой спокойствия и безграничной широты души. Великую задумчивость в глазах Обы дополняла несколько печальная улыбка. Вымученная улыбка взрослого человека, уставшего от тягот. Оба как всегда выглядел несколько неряшливо, но так уютно и харизматично, что казалось, будто неряшливость нарочитая. Даже легкая небритость не портила красивого лица. Глаза его горели мальчишеской страстью – самым ярким на этом свете пламенем, будто где-то в глубине души он сокрыл тайник неиссякаемой энергии и понемногу делится ею с другими, когда беседует о чем-то непринужденно.
Оба Эдо был не просто лучшим другом, но и (в некотором роде) наставником для Кано. В недавние дни, когда Оба Эдо еще был жив, они с Кано постоянно проводили время вместе. Гуляли по барам, выпивали и там, и в гостях друг у друга, а главное – традиционно зачитывали друг другу рукописи. Никогда нельзя было этих двоих увидеть без листов, скрепленных нитями между собой. Как минимум потому, что Кано все никак не отставал от Обы и прямо-таки требовал его критики на произведения, за которыми проводил дни и ночи.
Дело в том, что Кавагути, будучи пьяным (почти всегда) смелел, выпрашивая у Эды недостатки в работах. «Только давай честно, а не как всегда», - бубнил Кано, буквально впихивая в руки Эды исписанные с обеих сторон листы. А затем, заметно пошатываясь, отодвигался на стуле чуть дальше и сверлил друга взглядом. В такие моменты Кавагути напоминал маленького приставалу, который не может подождать и требует желаемого. А если не получит – тотчас расплачется. И возможно, так оно и было. Особенно такое впечатление создавало лицо Кано: он поджимал нижнюю губу и долго не моргал; ждал, пока «наставник» выдаст вердикт. Ведь если новелла не понравится Обе – будет беспощадно сожжена в ближайший момент собственным создателем. Потому что автор рукописей безмерно восхищался талантом Эды и по-белому завидовал. А Оба, в свою очередь, привычно хохотал и до последнего отказывался высказывать замечания, даже если и находил таковые. Эдо очень дорожил дружбой с Кано, и по натуре своей был весьма мягким человеком, не желал никого ранить словами. Более того, Эдо был своего родом «фанатом» Кавагути: первый читал его новеллы, первый восхищался их автором. И никак не мог придраться к чему-либо, даже если сам Кано его заставлял, даже если бы он был первым критиком, от которого зависит судьба произведения. Даже не так, тем более, от него зависела судьба произведения.