Кавагути подскочил с места. Срываясь на истеричный крик, он вцепился Обу за грудки.
- Ты сказал, что не позволишь моим трудам просто так сгореть! Ты сказал, - Кано кашлянул, давясь слезами, - ты сказал, что я твой друг… а потом покинул меня, ни слова не сказав. Это я должен спросить, почему ты внезапно решил умереть! Представить себе не можешь, что я испытывал, когда вместо твоего лица увидел холодное надгробие, Эдо!
Хватка Кавагути ослабла. Но он не выпускал из рук наставника. Словно боялся, что он в ответ тепло улыбнется и тихо растворится, не оставляя за собой ничего. Кано был несоизмеримо зол, обижен, опечален и сломлен. Чувство одиночества и отчаяния, кои он в полной мере ощутил, узнав о скоропостижной кончине кого-то, кого уважал и любил всем сердцем – последняя дурная весть, которая толкнула и его в объятия смерти. Жизнь Кано и без того была наполнена только лишь страданиями и позором. Он так никому и не открылся по-настоящему. А когда решился – счастье ускользнуло из рук. И Кавагути вновь потерял то, что не хотел терять. Вернее, кого не хотел терять.
Оба в очередной раз аккуратно накрыл своей ладонью плечо Кано.
- Прости меня, друг мой.
Пальцы Обы были холодны и ощущались как сталь, к которой вот-вот примерзнет кожа. Даже через одежду. Оба дрожал осиновым листом. Ненадежное «спокойствие», покоящееся маской на лице, дало трещину. Сквозь попытку вымолвить отчетливо еще что-нибудь, Кано мимолетно показалось, будто Эдо следом прошептал: «Это моя вина».
Руки Эдо обвились вокруг худого тела Кано и прижали его поближе. Оба зарыдал. Навзрыд. Кавагути был шокирован такой реакции. Человек, который всегда смеялся громче каждого, кого Кано знал, сейчас кричит от боли. Так громко и протяжно, как тоскливо воет волк.
Кано вздрогнул, вдыхая. Послышался еще один пронзительный вой…
3
Эдо и Кано сидели молча, на своих местах. Будто так и не извинились друг перед другом. Будто оказались друг перед другом впервые за долгое время, не рыдали в обнимку после мучительной разлуки…как злополучный час назад.
Кано хрипло прервал тишину:
- Тогда в небе… это ведь были твои глаза, Оба?
Мужчина с заплаканными карими глазами прервался. Ранее он прокручивал в руке опустошенную чашечку для сакэ, но едва заслышал Кано – остановился. Оба не отвечал.
- Тогда в небе, когда я умирал, это ведь твои глаза насмехались над моей кончиной, Оба? – настойчиво повторил сказанное Кавагути.
Оба не отвечал.
- Ответь мне, Эдо! Это был ты, я не ошибся? Почему? Тебе не хватило страданий, которые я испытал? Ну же, Эдо! Я поколочу тебя, если не ответишь, слышишь меня? Эдо! Эдо!
Кано выкрикивал имя наставника. И с каждым новым выкриком ощущал, как жалит в груди обида.
- Ты прав, - тон Обы ледяным дождем окатил с ног до головы Кавагути. Он ощутил, как строгий тон Обы Эдо металлическими прутьями пронзил его легкие, подобно сломанным ребрам. Когда он умирал, лежа на холодном снегу…
- Но… почему, Эдо? – Кавагути не хотел верить своим догадкам. Особенно сейчас, когда почитаемый им наставник так отстраненно и спокойно отвечает, что именно он (и никто другой) так умиротворенно, с некой игривостью наблюдал за агонией.
- Скажи мне, Кано, кому больнее: тому, кто дает надежду безнадежному человеку, или безнадежному человеку, надежда которого после обречена разрушиться? Кому больнее: тому, кто слишком слаб, чтобы принять ответственность, или тому, кто слишком силен, чтобы переложить ее на других?
Кавагути вздрогнул. Его глаза широко распахнулись. В груди кольнуло. Словно удавка, слова наставника затягивалась на шее, дышать становилось невозможно. Дальше глотки кислород не шел, как бы Кано ни пытался схватить его ртом. Ком в горле не позволял вдохнуть.
Голос Обы «оттаял» и зазвучал как и прежде – успокаивающе бархатно.
- Или может, больнее тому, кто вынужден ждать смерти своего друга, чтобы объясниться перед ним и доложить, что он виноват в том, что с ним случилось? – Оба сжал в руках чашку для сакэ. Она дала трещину в сильной хватке молодого человека.
- Скажи, способен ли ты понять боль человека, который дал надежду и не сумел признаться, что надежда была ложной, Кано? – в полупустой комнате со стеклянным звоном что-то раскололось. Из ладони Эдо просочилась на стол кровь. Стеклянные черепки попадали на пол, сыграв последнюю свою мелодию. Как хрупкие прозрачные слезы Кано разбивались о деревянные доски, так и осколки чашечки разлетелись на еще множество осколков.