Мне еще долго пришлось вновь и вновь доказывать, что к чему. Да еще этот русский партизан баламутил воду, утверждая, что я помогал их отряду. Мне несколько раз приходилось начинать рассказ сначала: как я попал к партизанам, как меня спасали наши разведчики, где приблизительно находилась землянка. В тайне я сохранил лишь встречу с русской девушкой Екатериной.
— Генрих, радист, связался со штабом. Нам указали точку сбора. Когда прибыли на место, обнаружили засаду. С нами был русский язык, тоже капитан. Его доставить живым не удалось. Спасся только я и документы, которые были при мне до тех пор, пока я не попал в плен.
— А как ты оказался в деревне?
— Вышел совсем случайно с этими важными документами в руках, хотел пройти через деревню в нашу часть, а в это время завязался бой с партизанами. На момент моего ранения эти документы были со мной...
Майор снова вызвал капитана и приказал разыскать солдат, которые меня подобрали. Выяснилось, что они уже передали документы в канцелярию. Не знаю, сыграли ли они какую-нибудь роль для меня, но все эти допросы длились очень долго и изнурительно. Раненый и измученный, я часами сидел на одном и том же стуле. Я чувствовал себя очень плохо, несколько раз терял сознание прямо во время допроса.
Всё же мне удалось убедить майора, что я немецкий рядовой и не предавал свою страну. Только на пятый день нашли моё личное дело, подтвердилось, что я действительно тот самый Курт Вагнер. А документы, которые я с таким трудом доставил командованию, оказались очень важными.
Я никак не мог оправиться после ранения, поэтому меня отправили в наш госпиталь. Уже там от хирурга Вольдемара я узнал, что в моей спине оказалось сразу три пули. Раны заживали долго, поскольку оперировали меня в полевых условиях. В итоге меня отправили лечиться в Германию, где обещали быстро поставить на ноги.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «В ГЕРМАНИИ» ГЛАВА ПЕРВАЯ
В тылу меня определили в обычный полуразрушенный госпиталь в Гамбурге. Глазами я постоянно искал свою мать, ведь она тоже работала врачом. За помощью к ней обращались многие в нашем городе, она изо всех своих сил и знаний старалась помочь каждому. Но госпиталь находился далеко от моего родного города, и мать я так и не встретил.
Я часто усаживался на подоконник и смотрел в окно. Напротив, стоял еще один медицинский корпус, не знаю, какое отделение, но на его окнах были решетки. Возможно, там были русские пленные, которых лечили, чтобы потом перевербовать. А больше всего это было похоже на психиатрическую больницу, вполне возможно и так, и есть. За территорию нашего корпуса выходить было запрещено, разрешалось лишь подышать воздухом у входа. Там стояли несколько лавочек с небольшими урнами, которые были доверху забиты окурками.
Всё же я надеялся на быстрое выздоровление. Врачи здесь были грамотными и классифицированными, а вот с санитарами нам не повезло — они были жестоки и грубы. Их поступки были настолько неуважительными по отношению к раненым, что я иной раз боялся сказать им что-либо, но это не мешало мне уверенно идти на поправку. Хотелось поскорее выбраться из этого медицинского ада. Лечащий хирург настоял на повторной операции, чтобы самому убедиться в том, что все пули из тела извлечены. Перебороздив меня вдоль и поперек, врач обработал мои раны и снова наложил швы.
В палате лежало много солдат, от рядовых до младшего офицерского состава, здесь даже был один подполковник. Скорее всего, здесь он находился временно, так как мест в госпиталях катастрофически не хватало. Мы все были одеты в больничные пижамы, но у этого офицера висел китель на стуле, поэтому в его звании мы были уверены. Да и отношение к нему было другим.
Подполковник лежал и шутил, ему всё было нипочем. Отчасти он являлся душой нашей компании, постоянно травил анекдоты и рассказывал смешные истории. Многие присоединялись к нему, делясь своими историями о фронте, и закидывали компанию свои позитивными анекдотами. В палате было нескучно. Врачи не раз нам делали нам замечания, требуя тишины. Неоднократно нам грозили те самые злобные санитары, сообщая, что мы находимся в военном госпитале, а не на концерте, но наш подполковник тут же твердо и убедительно осаживал их, после чего медики реже стали заглядывать к нам с претензиями.
Мне так захотелось вновь рисовать. Руки чесались нарисовать Катеньку, о которой я всё время думал. Где она сейчас? Жива ли?
Я сильно скучал по ней и мечтал обнять Катю и заснуть рядом. Сердце страдало, душа не могла найти себе места, отчего грусть поедала меня с каждым днем всё сильнее. Слушая фронтовые истории солдат, я каждый раз мысленно возвращался в воспоминания о том, как сидел у русской печи и читал армейские письма.