Без точки. Без смайлика. Просто — по делу.
Я уставилась на экран, будто он должен тут же замигать: «печатает…»
Но — ничего.
Пустота.
Молчание.
Тишина.
Но он так и не ответил.
Я простояла ещё минут пять, упрямо глядя в экран, будто могла заставить ответ появиться силой воли. Но экран оставался мёртво-чёрным. Ни уведомлений. Ни прочтения. Ничего.
И тогда я приняла абсолютно безрассудное решение.
Всё это время — целых два дня — я таскала с собой его толстовку в рюкзаке. Не потому что она мне нужна была, а потому что… надеялась. Что он напишет. Что попросит вернуть. Что объявится.
Но он молчал.
Я молча расстегнула рюкзак, нащупала мягкую ткань и вытянула толстовку.
Плотная, тёплая, с запахом, который застрял где-то в подкладке — немного парфюма, немного кофе и что-то ещё… его.
Натянула её на себя, как броню. Опустила капюшон до самого подбородка, прикрывая лицо.
В кармане всё ещё была его ID-карта — пропуск, который он мне сунул, когда я замещала его на французском. Пальцы сжались вокруг пластика. В груди громко стучало сердце.
Громкий вдох. Решение принято.
Я не даю себе больше ни секунды на сомнения — и резко открываю калитку, заходя на территорию гимназии.
Шаг за шагом — в сторону мужского общежития.
Территория казалась слишком тихой. Чужой. Но я шла уверенно. Как будто имела на это право. Как будто принадлежала.
И странное дело — я всё ещё помнила номер его комнаты.
Тот самый. После того как пробралась сюда в первый день… и была обнаружена им же.
Общежитие оказалось пугающе тихим. Даже слишком.
Каждый шаг отдавался гулом в пустом коридоре, как будто здание само предупреждало: «Ты не должна здесь быть».
Я шла, почти не дыша, стараясь слиться со стеной и делать вид, что я — вполне законный житель этой крепости мужской элиты.
Толстовка, капюшон, ID-карта — всё это внезапно казалось щитом, хоть и хлипким.
Поднявшись на нужный этаж, я оказалась перед знакомой дверью. 212.
Сердце громко бухнуло в грудной клетке, как будто предупредило:
«Дальше — точка невозврата.»
Я замерла.
Стояла, не решаясь ни постучать, ни повернуть ручку. Просто — стояла.
Глупо. В чужой толстовке, в чужом здании, перед чужой дверью.
А если он там? А если не один? А если… не хочет меня видеть?
В голове моментально начали бегать все возможные сценарии — один неловкий, другой постыдный, третий вообще катастрофа.
Я уставилась на дверь, будто она могла ответить вместо него. Хоть как-то. Хоть чем-то.
Может, уйти? Просто развернуться и убежать, пока никто не увидел…
Рука всё же дрогнула и поднялась. Застыла в воздухе. Сантиметр от двери.
Ну давай, стукни. Один раз. Просто — чтобы знать.
13
Вдруг где-то в конце коридора послышался мужской гул. Смех. Чьи-то голоса. Шаги.
Сердце рвануло вверх, как лифт без тормозов.
Чёрт-чёрт-чёрт!
Я быстро подняла кулак и постучала — коротко, резко, почти на автомате. Не стала дожидаться ответа.
Плевать.
Толкнула дверь — и ввалилась внутрь, захлопнув её за собой.
Спина прижалась к прохладному дереву, дыхание сбилось, как после марафона. В голове звенело: Ты сумасшедшая. Абсолютно. Официально. С медицинской справкой.
Но мне было уже всё равно.
Комната встретила меня тишиной и мягким светом из настольной лампы.
И… Леоном.
Он лежал на кровати, полулёжа, с открытой книгой в руках.
На пару секунд он застыл, будто кадр на паузе, не веря, что я действительно стою перед ним.
Наши взгляды встретились.
А потом я увидела его губу — разбитую, припухшую. Яркое подтверждение моих догадок.
Они действительно подрались. Он и Егор.
Желудок болезненно сжался. Всё внутри пошатнулось.
— Ты… — начала я, но голос предал. Сел. Пропал.
Леон молча смотрел на меня. Не отрываясь. Как будто я была не просто нарушительницей границ его комнаты, а кем-то… большим. Или, наоборот, кем-то, кого он хотел прогнать. Или обнять. Или всё сразу.
— И тебе привет, Шурочка, — усмехнулся он, откладывая книгу в сторону.
Улыбка была не той, к которой я привыкла. В ней чувствовалась усталость. И что-то ещё.
Глухое. Острое. Как заноза под ногтем.
— Чем обязан такому визиту?
Он приподнялся на локтях, глядя на меня с той самой ленивой полуулыбкой, которая обычно выбешивала.
Но в его взгляде что-то мелькнуло. Боль? Усталость? Или раздражение? Я не была уверена.
— Я… — я запнулась, голос предательски дрогнул. — Я писала тебе.
— Вижу, — кивнул он спокойно. — И даже лично доставила сообщение. Креативно, ничего не скажешь.
Я опустила взгляд. Капюшон всё ещё скрывал половину лица, но чувствовала я себя полностью обнажённой. Он будто видел меня насквозь.
— У тебя губа… — тихо пробормотала я. — Это…
— Красиво, да? — хмыкнул он. — Можешь не врать, я в курсе: в этом сезоне разбитые губы — не тренд.
— Это Егор?.. — выдохнула я, хотя уже знала ответ.
Он не ответил сразу. Просто смотрел. Слишком долго. Слишком пристально.
А потом, чуть склонив голову, сказал тихо:
— Поверь, ему прилетело хуже. Я отделался только губой.
Я сжала кулаки, злясь на себя, на него, на всю эту глупую ситуацию.
— Я не хотела, чтобы вы… из-за меня…
— Всё нормально, — снова усмехнулся он. Но теперь в этой усмешке не было ни легкости, ни настоящей злости — одна лишь усталость.
— Мы решили вопрос по-мужски. Даже пожали друг другу руки. Как у вас там говорится… мир, дружба, жвачка?
Он отвёл взгляд и будто бы на секунду погрузился куда-то внутрь себя.
А у меня вдруг перехватило дыхание.
Потому что несмотря на все его шутки и фразы с подколом — он дрался.
Из-за меня.
— Саша, зачем ты здесь? — вдруг прямо спросил он.
Без намёков. Без подколов. Просто в лоб.
— Я волновалась, — вырвалось у меня прежде, чем я успела обдумать, как это прозвучало.
— В смысле… ты подрался. Из-за меня. И у тебя… — я запнулась, глядя на его губу. — У тебя же она даже не обработана.
— Ну и что? — пожал он плечами. — Синяк — не конец света.
— Леон, ты что, с ума сошёл? А если шрам останется? Ты хоть в медпункт ходил?
Он приподнял бровь, будто ему стало весело от самой мысли об этом.
— Зачем? Это же просто губа. С девушками теперь будет интереснее знакомиться. Типа, «привет, хочешь знать, откуда у меня этот шрам?»
— О, боже, — закатила я глаза. — Где у тебя аптечка?
Он мотнул головой в сторону комода:
— В правой задвижке.
Я подошла, достала белую пластиковую коробочку и вернулась обратно. Присела на край кровати.
Он не шелохнулся.
Открыла аптечку, нащупала перекись, ватку.
— Можно я… обработаю?
Он чуть приподнял бровь, лениво, но с интересом.
Потом медленно кивнул:
— Доверяю тебе своё лицо. Так что смотри, Шурочка… если останется шрам — ты будешь за него отвечать.
Я взяла ватный диск, налила на него перекись и, поднеся к его лицу, вдруг замерла.
Он смотрел на меня снизу вверх, не двигаясь, позволяя поднести руку ближе.
Слишком близко.
— Сейчас щипать будет, — пробормотала я, больше чтобы себя предупредить, чем его.
— Не бойся, я выживу, — хмыкнул он. — По крайней мере, попытаюсь не закричать как девчонка.
Я осторожно коснулась ватой его губы. Он даже не вздрогнул. Только слегка сжал челюсть.
Перекись зашипела, и в этом звуке была почти интимная тишина.
Моя ладонь непроизвольно легла ему на щёку — чтобы зафиксировать, чтобы не дрожать, чтобы не показать, как дрожу.
Кожа под пальцами была тёплая. Немного шероховатая от щетины. Живая. Настоящая.
А я… я почти перестала дышать.
Он не отстранился.
Просто смотрел. В упор.
Словно изучал. Словно впервые видел.
Словно в эту секунду хотел сказать что-то важное… но не знал — стоит ли.
— Вот, — тихо сказала я, убирая руку. — Готово.
— И всё? — хрипло выдохнул он. — Уже уходишь? Даже не поставишь «пластырь поцелуем»?
Я резко подняла глаза. Он улыбался — но взгляд был странно серьёзным.
Он секунду посмотрел на меня — и вдруг расхохотался.
Громко, искренне, с тем самым хрипловатым оттенком, от которого почему-то всегда пробегал мурашковый холодок по коже.
— Я пошутил, расслабься, — сказал он, вытирая угол глаза. — Постой… Или ты и вправду думала?
Я почувствовала, как в лицо хлынула краска.
— Нет, конечно! — фыркнула я, отворачиваясь. — Просто… ты выглядел слишком серьёзным.
— Так это ты виновата. С таким выражением лица любой поверит, что ты готова дать первую помощь с особым бонусом.
— Ты идиот, — пробормотала я, уткнувшись в аптечку, будто там был выход из неловкости.
Вата. Перекись. Лейкопластырь. Только бы не смотреть ему в глаза.
— А ты всё ещё носишь мою толстовку, — заметил он чуть тише, мягко, уже без насмешки.
Я замерла.
— Ну… я думала, ты напишешь. И верну, — пробормотала я, чувствуя, как щёки жгут сильнее.
Он не ответил сразу. Лишь спустя пару секунд сказал негромко:
— Не спеши возвращать.
— Что? — переспросила я, думая, что ослышалась.
Он медленно повернул ко мне голову, в голосе было что-то новое — усталое, но будто… решившееся.
— Эти два дня я много думал, — сказал он. — И хотел тебя отпустить. Честно.
Моё сердце снова дёрнулось, но теперь уже вниз, будто меня столкнули с высоты.
— Но раз уж ты сама пришла…
— То что? — прошептала я.
Он чуть склонил голову и усмехнулся, так, как только он умел — дерзко, нагло, с оттенком того самого Леона, которого я знала.
— То продолжаем в прежнем режиме, — лениво бросил он. — С Егором всё утрясли, так что утром жду тебя с кофе. Не пролей ни капли. И запомни — я пью без сахара, но с идеальной подачей.
— Ты это сейчас серьёзно?
— Ага, — пожал он плечами, как будто речь шла о погоде, а не о моём эмоциональном коллапсе.
— Какой же ты! — вспыхнула я, не выдержав. И, не сдержавшись, прижала вату с перекисью к его губе с такой силой, что он тут же зашипел:
— Ай! Тихо, ведьма! Оно жжётся!
— Вот и отлично, — буркнула я, упрямо продолжая держать. — Это тебе за кофе. И за “прежний режим”.
Он хмыкнул, сдерживая смех:
— Ага. Всё ясно. Началось. Вернулась — и снова мучаешь.
Я стиснула зубы, борясь с улыбкой.
— А ты думал, будет легко?
Он посмотрел на меня долго. Глубоко. И немного тише сказал:
— Нет. Но почему-то всё равно рад, что ты здесь.
И тут я снова почувствовала, как земля под ногами слегка поплыла.