И, этот по рассказам – из таких же!
Правда после того «восстания», Кац в значительной мере поубавил свою прыть, ну а потом и вовсе «остепенился» – женившись на дочери местного предводителя дворянства. Бывшего, разумеется…
Что самое поразительно, чему больше всего удивляются местные – так у них совет да любовь! Меня это впрочем, нисколько не удивляет: надо отдать им должное – у евреев отношение к женщинам довольно почтительное и, слабому полу это не может не нравиться.
К Абраму Израилевичу, у меня с первого взгляда появилась стойкая антипатия!
Ко мне он явился не один – а с двумя другими товарищами в форме и, его визит сразу стал напоминать то – ли арест, то ли просто – задержание. Мой названый отец забеспокоился было, но совершенно напрасно: всего лишь опрос в связи с моим «ограблением», хотя вроде – никто из нас заявление не писал.
Опять же понятно: так же как и остальных визитёров – главу местного НКВД дрючит дефицит общения в сельской местности…
Но мент он и, в Африке – мент!
Просто так зайти и поболтать, он не может – обязательно надо со своими дешёвыми «спецэффектами».
Освоившись в доме, после всех положенных при проведении подобных мероприятий «официальных церемоний», главный ульяновский мент спрашивает:
– Расскажите, товарищ Свешников, как Вас ранили белополяки.
Не иначе – «ловит», Алан Пинкертон, чёртов!
– Извините, товарищ Кац… Я был контужен, а не ранен.
Притворно расширяет очи – типа, забыл:
– Ах, да! Запамятовал, извините… И всё же расскажите.
Несколько недовольно замечаю:
– Вы – «запамятовали», а мне – конкретно память отшибло! Боюсь, ничего особо интересного рассказать не смогу: амнезия – потеря памяти, то есть… Здесь помню, здесь не помню – как-то всё фрагментально… Отрывочно стало быть.
Однако, не слезает и лёгким нажимом:
– Расскажите, что помните.
Однако, какой настойчивый мент попался! Ладно…
«Не так давно» приходилось читать книгу Соломона Бройде «В плену у белополяков»… Слегка напрягши память, начинаю сумбурно-раздражённо рассказывать оттуда, несколько корректируя конечно:
– Помню – шли в атаку: я бежал впереди роты – «УРА!!!». Потом слышу отдалённый орудийный выстрел и следом шелест снаряда… Вот «шелест» превращается в какой-то леденящий душу хрип – «ХХХРРР!!!» Как удавленник, «танцующий» в петле… На единый миг, «хрип» замирает и, вместе с ним замирает душа и, кажется, останавливается дыхание и сердце…
– Шестидюймовым «чемоданом» врезали паны, – вполголоса прокомментировал милиционер у окна.
– Потом, ничего не помню – даже самого взрыва, только летящую в небе чью-то папаху. Потом, удар об что-то твёрдое и всё куда-то проваливается – ни бойцов, ни лошадей, ни папахи. Сколько времени продолжалось моё беспамятство? Минуту, часы, сутки, годы, века…? Я не знаю… Мне холодно. Я лежу в грязи. Всё мое тело, все его поры насквозь пропитаны болью и грязью. Липкая, холодная, она пластами накатывается на грудь. Мне больно, я задыхаюсь… Хочется выть от тоски, громко вопить о спасении. Но из горла судорожно выталкиваются короткие лающие стоны…
Должно быть, я рассказывал с должным выражением: слушатели, аж рты – как вороны с сыром раскрыли!
– Кхе, кхе, – закашляв, товарищ Кац прервал поток моего сознания, – так Вы значит, находились в госпитале, когда…
– Открываю глаза – передо мной чье-то худое с бородкой лицо. Рядом койки, на них люди – покрытые чем-то белым. По стенам ползают тревожные блики одинокого фонаря. Я в больнице… Я болен… Я среди живых. Скорее бы забыться и заснуть. И, снова впадая в длительное забытье, я слышу голос: «Пусть спит».
– Снова просыпаюсь – чья-то рука заботливо утирает моё лицо полотенцем, поправляет сбившуюся подушку и на минуту задерживается на моем увлажненном лбу. Я не могу пошевелиться, мои руки отказываются мне повиноваться. «Где я?», – спрашиваю. «В пятом Виленском госпитале, – отвечает медсестра, – уже две недели с тобой возимся. На вот выпей, товарищ и дожидайся прихода доктора…».
– Кхе, кхе…, – снова Кац, закашлявшись от крепкого самосада, – расскажите, как Вы попали в плен к белополякам.
Переведя дыхание, продолжаю:
– Сквозь сон как-то слышу: «Та, та, та-та, та-та…» – отстукивает пулемет где-то совсем близко. Первая мысль: неужели мой бред продолжается? Пробую поворачивать голову во все стороны. И меня сразу поражает какая-то настороженная тишина. Все заняты только собой, своими мыслями и деловито-озабоченно прислушиваются к доносящимся звукам. Значит – это явь. Здесь – выздоравливающие бойцы и я между ними. А за слегка дребезжащими стеклами – фронт с привычной музыкой пулеметов и пушек, которая приближается все ближе и ближе.