Он с детства страстно мечтал стать военным лётчиком! Время тогда было такое: сейчас, наверное — самое смешное желание для молодого человека. Написал в военкомат «добровольцем» и его мечта начала сбываться: в 1944 году Василий был направлен в лётное училище и, по идее — на войну «успеть» не должен был.
Но мальчик, видно, боялся этого «опоздания» на войну больше смерти!
Ещё одно заявление (или очень много заявлений) и, через три месяца — закончив курсы воздушных стрелков, он попадает на фронт в штурмовой авиаполк. Буквально за месяц до окончания войны, его «Ил-2» был сбит зенитками над Балтикой.
Бабушка, очень плохо помнила свою настоящую — «поволжскую» семью и почти про неё не вспоминала. Приёмную семью, она считала родной и очень пережила по каждому из своих погибших сводных братьев. Василия же она любила больше всех и, даже на смертном одре, мучаясь от невыносимой боли — не про себя думала, а повторяла:
«Хоть бы Васенька тогда жив остался… Ведь, такой хорошенький мальчик был — братик мой младшенький!».
Сновидениями я с детства не особо страдаю… После армии я ими вообще страдать перестал — сплю как убитый! Но с того момента когда её не стало… Не часто, но достаточно регулярно я слышу её голос и до скрежета стискиваю зубы в бессилии всё исправить…
— … Вы не спите, Ангел? Вы меня слышите? — шепчет знакомый басовитый голос прямо в ухо, — извините, мне показалось, что у Вас открыты глаза.
Вижу склонившееся надо мной бородатое лицо отца Фёдора.
— Нет, не сплю, Ваше преподобие…
— Тссс…
Он, встревоженно озираясь за спину, прижимает палец к губам:
— Больше не называйте меня так!
— Почему?
— Потом расскажу… Чуть позже.
— А как Вас тогда называть? «Отец Фёдор»?
— Нет! Пока никак не называйте, а если уж приспичит, — он немного смущается, затем решился, — просто «отец» и, всё! И, побольше молчите…
Хм… Не пойму я: вроде лето на дворе — а лыжи всё одно не едут! Однако, думать мне совершенно в лом — какая-то слабость в теле, переполненный мочевой пузырь давит на какую-то «внутричерепную извилину» и, страшно хочется…
ЖРАТЬ!!!
Тут, слышу шаги — кто-то подходит к дверям спальни.
— Как самочувствие, сынок? — спрашивает священник уже достаточно громко.
Так, так, так…
Кажется, соображалка у меня включается! Ладно, будем играть отведённую для меня роль — деваться всё одно некуда:
— Что-то сил у меня совершено нет, отец…
Боковым зрением замечаю: в дверь осторожно крадучись входят две благообразные старушки и замолчал.
— Так правильно — после тифа, то! Тебя же вчера ночью в беспамятстве привезли — да ещё и ограбленным до исподнего!
— А документы… — голосом умирающего «лебедина», вопрошаю я, — документы сохранились, отец…?
Кстати, притворяться мне довольно легко было: ибо, действительно — как после тифа, хоть ни разу им не болел (тьфу, тьфу, тьфу!), но очень хорошо представляю себе, по книгам, то состояние!
— Не было при тебе ничего — ни документов воинских, ни денег, ни одежды какой.
— ЧТО⁈ И, даже красные революционные шаровары умыкнули и комсомольский значок…? Вот же, бЯда!
— Ничего, ничего, Серафим…!
Приподнимаю от удивления бровь: ЧЕГО⁈ Вообще-то, меня прежде Антоном звали.
Отец Фёдор, подмигивает изо всех сил — прямо-таки, как телеграфом семафорит.
— … Я уже с товарищем Анисимовым поговорил — восстановят тебе документы! И, этот… Как его…? Ты только поправляйся — всем приходом за тебя молимся… Правда, сёстры?
— Правда, батюшка! — чуть ли не хором, умиляясь молвили старушки, — чудо то какое свершилось… Матушка Прасковья, жаль не дожила — ведь, все глазоньки проплакала, сыночка ожидаючи.
Ну, вот… Теперь я попович и, звать меня, не абы как — а Свешников Серафим Фёдорович. Однако, счас весь изольюсь!
Улыбнувшись старушкам улыбкой неразумного дитяти, обращаюсь к названному родителю:
— Отец! Как бы мне «по-маленькому» сходить и, того… И, это… Покушать бы, а?
Понимающе кивает, умильно улыбаясь:
— Сейчас сёстры тебе помогут, Серафимушка.
Когда старушки сделали все дела по уходу за мной и, накормив удалились из избы, я слегка наехал на иерея:
— Лучшего ничего не могли придумать, Ваше Преподобие?
— А, что я мог «лучше» придумать, Ангел, когда Вы в беспамятстве сутки лежали и бредили? — резонно заметил тот, оправдываясь, — доктора, Михаила Ефремовича позвал и, это… Так и, так говорю — сынок родной с польского фронта возвернулся! Какую ещё «легенду» я мог придумать? Сами подумайте…