– А знаете, что там на дне?
– Ящерицы? – с надеждой спрашиваю я.
– Нет, – отец кривит рот, – там бабка ваша, и дед, и брат мой дядя Саша. Там – дом.
– Наш дом – на улице Чкалова, у горы, – важно говорю я.
Лицо отца совсем портится, и он смотрит на меня слишком пристально.
– Дом – не там, где ты живешь, а там, где родился.
Когда отец говорит таким голосом – тихим, но очень громким, – с ним лучше не спорить. Я думаю о том, могли ли мы с сестрой родиться на дне водохранилища, а не в Дивногорском роддоме. Может быть, под водой тоже был свой роддом.
– Ведь, как говорится, где родился, там и пригодился, – продолжил отец. – Но вам-то откуда знать, вы же дома своего даже не видели.
Я снова собираюсь напомнить отцу, что наш дом находится на улице Чкалова, но сестра замечает это и больно щиплет меня за руку. Мне хочется пискнуть, но я молчу: мы с сестрой никогда не выдаем друг друга.
– Все беды начинаются, когда человек дом свой теряет. А другого ему уже не найти, потому что другого быть не может.
Я молчу под предостерегающим взглядом сестры. Отец часто говорит такое, от чего делается непонятно и плохо. Будто у меня пытаются забрать что-то, но я не понимаю, что именно.
– Плавать будете? – неожиданно спрашивает отец.
– Да, – отвечаю я.
– Нет, – говорит сестра.
– А чего нет-то? – злится отец и начинает раскачивать лодку.
Я смеюсь и визжу, ведь самое страшное, что может случиться, – то, что вода окажется холодной.
– Сейчас мы все тут поплаваем! – Отец почему-то не смеется.
– Папа, не надо! Перестань! – просит сестра, и я не могу понять, почему она плачет.
Нет такой реки
Сестра говорит, чтобы я срочно прилетала. Сестра говорит, что у отца инфаркт.
Я спрашиваю, что сестра имеет в виду.
Сестра интересуется, не отупела ли я, часом, в своем Петербурге.
Я говорю, что не отупела, но инфаркт – это не всегда смерть, поэтому я хотела бы уточнить один момент.
Сестре неясно, что за момент я хочу уточнить. Я не выдерживаю и спрашиваю прямо: он умер или что?
Сестра говорит сначала: «Или то», а потом: «Да, умер».
Я спрашиваю, когда похороны. Сестра говорит – в понедельник и что я должна прилететь.
Я говорю, что у меня аэрофобия. Сестра говорит, что я эгоистка.
Раздумываю, открываю «Авиасейлс», смотрю цены на сегодняшний вечер, они высокие. Денег мне не жалко, мне жалко себя. Пять часов нескончаемого ужаса из Петербурга до Красноярска, и я – у гроба обожаемого батьки. Ирония в том, что после такого перелета я буду еще мертвее, чем он.
Закрываю вкладку. Если не думать про обвинения сестры, то мне даже не надо класть на чаши воображаемых весов свою аэрофобию и любовь к отцу.
Поеду на поезде.
Покупаю билет до Москвы, потому что из Петербурга до Красноярска прямых поездов нет. Странный город Петербург, и странно, что я в нем все-таки оказалась: всегда недолюбливала большую воду и вот – живу почти у самого моря. Когда вернусь, надо будет переехать.
Моя дорога домой растянется почти на три дня, и мне трудно в это поверить, ведь на другой конец света я могу улететь за каких-нибудь двенадцать часов, то есть могла раньше, сейчас уже не могу.
Санкт-Петербург Главный – Москва Октябрьская – Красноярск-Пасс. – так выглядит мой путь домой. Для меня не существует чудесных сапог, которые сразу перенесут за тридевять земель, придется измерять дорогу в обычных километрах, вокзалах и пачках лапши «Доширак».
Удивительно, что поезда дальнего следования еще не исчезли, мало кто сейчас может позволить себе проводить столько времени в пути. Полтора-два века назад у людей было как будто больше времени. Они могли неделями кататься туда-сюда, и никто бы им ничего не сказал. Мне тоже никто ничего не скажет, кроме сестры.
Для нас с ней время идет по-разному: для нее очень быстро, а для меня – медленно и как-то не так, как должно идти для выросшего во взрослого человека. Каждый встреченный мною взрослый просто обязан искать в сутках двадцать пятый час и вздыхать, что всего не успеть. Такое время бежит быстро, дробится на отрезки, разделяется со множеством других людей, подпитывается их временем и ускоряется до такой степени, что теряется из виду.
«Не понимаю, куда делось время», – всю жизнь повторяла мать.
«У меня нет лишнего времени», – часто говорила сестра.
«Времени мало, но я все вроде успеваю», – радовалась подруга в нашей последней переписке.
Я никогда не слышала, чтобы кто-то вдруг сказал: «А прикиньте, у меня много времени! Настолько много, что иногда я даже не знаю, что с ним делать».